Художественная литература богата изображениями предполагаемых ужасов индустриальной революции. Некоторые из этих историй фокусируются на эстетических чувствах, которые вызывала у их авторов быстрые изменения экономики Британии два века назад. В своем длинном стихотворении 1814 года “Экскурсия”, Уильям Вордсворт признавал, что “прибыльные искусства” позволили Британии производить на экспорт так много, что в ее “переполненных портах” были:

Корабли,

Загруженные лучшими продуктами мира

Со всех частей света.

Но Вордсворт считал цену, которая была уплачена за это, слишком высокой. Ему было больно:

Когда я смотрю на темную сторону

Этого великого изменения; и там вижу,

Из-за сильного соблазна этих прибыльных искусств,

Такое насилие над Природой, что заставляет

Возмущенную Силу

Отомстить за нарушенные права

Во вред для Англии.

Действительно, индустриализация приводит к строительству фабрик, складов и дорог – и, сегодня, также асфальтированных парковочных мест – на некогда нетронутых реках и лугах. И, по крайней мере, в 19 веке, такие видимые, новые проявления экономического роста было гораздо проще демонизировать, чем романтизировать. И было легко – слишком легко – сфокусировать свой взгляд на, несомненно, некрасивых индустриальных структурах и упустить многочисленные улучшения, которые принесло в жизнь обычных людей использование этих структур.

Само собой, бесчисленные критики индустриальной революции отрицают, что ошеломительный экономический рост Британии, начавшийся в середине 18 века, принес пользу обычным людям, которые жили в те годы. Считается, что этот рост обогатил только реальных Скруджей и Томасов Градгриндов, загрязнил окружающую среду и, что еще хуже, втянул массы в постоянное страдание, отчаяние и деградацию.

В своей книге 1845 года “Положение рабочего класса в Англии” Фридрих Энгельс описал крестьянскую жизнь как близкую к идиллии и осудил ад фабричной работы в городах:

Разделение труда только приумножило воздействие принудительной работы. В большинстве отраслей деятельность рабочего сводится к ничтожному, чисто механическому манипулированию, повторяющемуся каждую минуту, неизменному год за годом. Сколько человеческих чувств, какие способности может сохранить человек в тридцать лет, который затачивал иглы или пилил зубчатые колеса двенадцать часов каждый день с раннего детства, живя в условиях, которые навязаны английскому пролетариату? С введением пара все остается на своих местах. Деятельность рабочего облегчается, экономится мускульное усилие, но сама работа становится лишенной смысла и монотонной до крайности. Она не предлагает поля для умственной деятельности и требует от него внимания лишь настолько, чтобы он не думал о чем-то другом. И обреченность на такую работу, работу, которая забирает у него все время, едва оставляя ему время на еду и сон, не давая времени для физических упражнений на свежем воздухе, наслаждения природой, тем более для умственной деятельности, как может такая обреченность не свести человека до уровня животного? Опять же, рабочему нужно выбирать: либо сдаться своей судьбе, стать “хорошим” рабочим, преданно следить за интересами буржуазии, в этом случае он определенно становится животным, либо он должен восстать, бороться за свою человечность до конца, и это он может сделать только в борьбе против буржуазии.

Через 120 лет после Энгельса Е.П. Томпсон заявил в своей книге “Создание английского рабочего класса”, что индустриальная революция имела «истинно катастрофический характер [который принес] усиленную эксплуатацию, большую нестабильность и растущее человеческое страдание». В нашем веке Томас Пикетти согласился с ним, легкомысленно принимая за реальное описание жизни в индустриальный период литературные образы таких писателей, как Чарльз Диккенс и Эмиль Золя. Широко распространено мнение, что астрономически высокий уровень жизни, которым мы, жители 20-го и 21-го века, наслаждаемся, был достигнут за счет беспрецедентно жесткого труда, лишений и опасностей, которым подвергались обычные рабочие в конце 18-го и начале 19-го веков.

Тщательные количественные исследования экономических историков опровергли эти ужасающие рассказы об индустриальной революции. Эти исследования показывают, что скорректированные на инфляцию ежедневные заработные платы начали расти не позднее 1840 года, а, возможно, и гораздо раньше. Инфляционно-скорректированные годовые доходы начали расти еще раньше, поскольку работа становилась более стабильной. Даже во второй половине 18-го века для обычных людей становились доступными товары и продукты, которые всего несколько лет назад были доступны только богатым. Экономический историк Питер Матиас обнаружил, что «довольно много свидетельств указывает, что продажи пива на душу населения росли к концу [18-го] века; что рабочие массы более настойчиво предъявляли спрос на пшеничный хлеб и мясо в 1780-х годах, чем в начале века».

Для получения более подробной информации о данных количественного исследования ознакомьтесь с работами, среди прочих, Натана Розенберга и Л.Е. Бёрдзелла. Грегори Кларка. Питера Линдерта и Джеффри Уильямсона. Джейн Хамфрис и Якоба Вайсдорфа. Марка Коямы и Джареда Рубина. А также Дейрдры МакКлоски. Эти исследования показывают опраданность призыва МакКлоски называть последние 200 или около того лет “Великим Обогащением”, причем период, обычно называемый “индустриальной революцией”, является просто началом этого Обогащения.

Конечно, ознакомьтесь с количественными данными. Они жизненно важны.

Но также обратите внимание на увлекательные исследования историка Эммы Гриффин. В книге 2013 года “Рассвет свободы: Народная история индустриальной революции”. Гриффин представляет результаты углубленного изучения 350 личных историй, написанных обычными британскими рабочими с конца 18-го по середину 19-го веков. Эти “автобиографии”, как их называет Гриффин открывают жизнь дома и на работе, которая была несравненно тяжелее и опаснее, чем жизнь британцев и американцев сегодня. Однако они также показывают, что эти рабочие в подавляющем большинстве считали, что они извлекли выгоду из беспрецедентных экономических изменений в Великобритании в первые несколько десятилетий Великого Обогащения.

Вот, например, Джон Беннетт, плотник, родившийся в английской деревне в 1787 году.

Записывая свои воспоминания в конце своей жизни [рассказывает Гриффин], он просит своих детей “Оглянуться назад и вспомнить, какие трудные времена были во время моего взросления.” Он говорит им: “На мой взгляд, рабочий класс никогда не жил так хорошо”, как в наши дни… Беннетт весьма положительно оценивал изменения, которые он наблюдал. Он не думал, что жизнь просто изменилась. Он считал, что она изменилась в лучшую сторону.

Гриффин продолжает несколько строк спустя:

Что поразительно, так это степень согласия между авторами автобиографий относительно общего характера изменений, которые они наблюдали. На протяжении всего девятнадцатого века авторы звучат одними и теми же торжественными нотами улучшений и прогресса….

Если заработная плата стал выше, то как насчет возможности того, что раньше жизнь была проще, и бедные были счастливее в старые времена? Джеймс Хокер был категорично против такого предположения. Он насмехался над представлением, что сельскохозяйственный рабочий “казался намного счастливее 60 лет назад”… Ни один из авторов мемуаров не желал романтизировать прошлое. “Когда я слышу, как люди говорят о добрых старых временах”, — писал Джордж Маллард, “они, должно быть, не знают, что происходило в те времена. Я знаю, что я жил в тяжелое время…

Наши авторы комментировали не только изменения в обстоятельствах своей жизни. Они также размышляли о том, как двигались вперед другие рабочие и их семьи. Эти авторы никогда не скорбели о прошлых днях — или “старых плохих временах”, как их назвал один из авторов. Не было ни слова о тишине или простоте, которую знали их предки. Все до единого были рады, что их внуки никогда не узнают жизни, которой они когда-то жили…

Приобретенное благосостояние было неустойчивым; иногда оно утрачивалось. Жизнь по-прежнему была очень тяжелой, и многие жили на грани комфортного существования. Но даже такое неустойчивое благосостояние было предпочтительнее, чем предсказуемая жизнь, отданная тяжелому труду без перспектив реального улучшения. Индустриализация принесла немедленные и ощутимые выгоды большому числу бедствующих рабочих. Она обещала лучшие заработки даже неопытным и очень бедным.

Я могу долго цитировать книгу Гриффин, но вышеприведенного вполне достаточно, чтобы прояснить следующее: по крайней мере согласно тем рабочим, которые решили записать свой жизненный опыт на бумагу, индустриализация и сопутствующие быстрые изменения в экономике Великобритании, начавшиеся в 18 веке и ускорившиеся в 19 веке, явно не превратили, вопреки прогнозам Энгельса, каждого рабочего в “животное”. Они не привели к “усилению эксплуатации, увеличению нестабильности и росту человеческого страдания”, о котором писал Е.П. Томпсон в 1965 году. Совсем наоборот. Как сама Эмма Гриффин выразилась по этому поводу,

Пришло время подумать о немыслимом: эти авторы видели себя не как угнетенных неудачников, а как людей, контролирующих свою судьбу; а индустриальная революция ознаменовала начало не еще “более темного периода”, а рассвета свободы.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев