Вудро Вильсон больше не является иконой левых, какой он был когда-то, из-за того, что он продвигал сегрегацию в федеральной службе. Это новый подход характерен для работы Кори Бретшнайдера «Президенты и народ». Те из нас, кто уже склонен оценивать Вильсона негативно, найдут в этой книге много ценного.

По словам Бретшнайдера, Вильсон, начиная с учебы в качестве аспиранта по политическим наукам в Университете Джонса Хопкинса и на протяжении всей своей последующей карьеры верил в сильное государство, основанное на иерархии.

«Вильсон был поглощен философией Георга Гегеля. … В работах Гегеля личная свобода представлялась как национальный идеал, достижимый только тогда, когда каждый индивид вписывается в иерархию, служащую большему целому. Идеи Гегеля из начала 1800-х годов совпали с идеей, возникшей в интеллектуальной жизни в начале 1900-х о том, что можно и нужно применять биологические принципы к социальным и политическим условиям. Вильсон … начал рассматривать индивидов как клетки в живом организме, которому он уподоблял нацию. Когда мировоззрение Вильсона развилось и укрепилось, он пришел к выводу, что отстаиваемые Джефферсоном и Мэдисоном индивидуальные права, описанные в Конституции подчиняются трансцендентным идеалам национального порядка и социальной иерархии».

Я не думаю, что интерпретация Гегеля Вильсоном полностью точна; в частности, она не учитывает значимость первой части «Философии права» Гегеля, которая посвящена свободе, но для наших целей важно то, как Вильсон понимал Гегеля. Вильсон приравнивал свободу к отсутствию беспорядков или трений.

«Один из студентов Принстона довольно ярко описал мышление Вильсона: „Свободный народ — это народ, не подчиняющийся произвольным решениям своих правителей“… Вильсон добавил важную оговорку: что свобода проявляется в „народе, чьи интересы и чьи индивидуальные права каким-то образом достигаются в рамках хорошо отлаженной системы и без серьезных трений“ … Истинная свобода была состоянием, которое возникало только в национальной системе, лишенной „трений“, и определялась эффективностью в ее делах. Такая система ориентирована на продуктивность в уменьшении препятствий на пути к целям общества, таких как “трения” социальных конфликтов, особенно расового насилия и классовых конфликтов".

Для достижения цели по снижению трений общество должно быть управляемо сильной исполнительной властью:

«Академическая деятельность Вильсона была руководством для его президентства. Он идеализировал мощное центральное правительство … что было отходом от американского федерализма. По мнению Вильсона, президент должен был единолично управлять этим огромным государственным кораблем. Это контрастировало с более традиционным взглядом на президентство, в котором оно определяется ограничениями… В своей книге 1908 года „Конституционное правительство в Соединенных Штатах“ Вильсон описал Конституцию как „эластичную“ — как документ, который наделяет президента огромной властью, если он решит воспользоваться ею. В своих писаниях Вильсон заявлял, что „президент вправе, как по закону, так и по совести, быть настолько сильной фигурой, насколько он сможет быть“. Хотя президент не мог узурпировать роль других ветвей власти, Вильсон считал допустимым, если „Конгресс будет подчинен [президенту]“ благодаря народной поддержке».

Вильсон оказался верен своему слову:

«В Белом доме Вильсон с неукоснительно придерживался этих взглядов, внося кардинальные изменения в правительство. Он расширил полномочия федерального правительства в экономике, создав Федеральную резервную систему для управления денежной массой страны. Он расширил пресс-службу, проведя 159 пресс-конференций за свои два срока. И он использовал эту службу, чтобы напрямую обращаться к американскому народу, призывая его поддерживать его законодательную повестку и оказывать давление на своих представителей в Конгрессе для ее принятия. Вильсон радикально увеличил размер федерального правительства».

Обращаться к общественности напрямую Вильсону помогли новые возможности, предоставляемые массовой культурой.

«После того, как в 1906 году было передано первое голосовое сообщение, родилась новая технология — радио, которая обрела популярность к концу президентства Вильсона, и которая объединила страну. … Вильсон воспользовался духом времени, что привело к появлению феномена, который Джеффри Тулис назвал „риторическим президентством“. … Вильсон продвинул концепцию „президентской трибуны“ еще дальше, используя все рычаги массовой культуры, а не только новости, чтобы удерживать президента на вершине национального дискурса. … По словам одного ученого, он вел себя как профессор [во время своих пресс-конференций], диктуя репортерам, что писать, что облегчалось тем фактом, что многие присутствующие были его бывшими студентами из Принстона».

Вряд ли стоит удивляться тому, что когда Америка вступила в Первую мировую войну, Вильсон потребовал единообразия. Многие читатели уже знакомы с подавлением инакомыслия и кампанией против немецких американцев и немецкой культуры во время войны, но Бретшнайдер отмечает, что чернокожие, требующие гражданских прав, также обвинялись в подстрекательстве к мятежу:

«Внутри страны война способствовала принятию Закона о шпионаже 1917 года и Закона о подстрекательстве к мятежу 1918 года. С времен президентства [Джона] Адамса не было федеральных законов, запрещающих нелояльные высказывания, но Вильсон снова их ввел. Союзники [Уильяма] Троттера, включая молодого А. Филиппа Рэндольфа, критика Вильсона и войны … были подвергнуты судебному преследованию. Рэндольф бежал от федеральных властей после того, как был обвинен в распространении „подстрекательских материалов“ — статьи, критикующей Вильсона, — в соответствии с Законом о шпионаже».

Будем надеяться, что превосходная критика Вильсона, изложенная левым Бретшнайдером, повлияет на ведущих историков и политологов, которые пытаются игнорировать либертарианских и консервативных критиков этого академического «Цезаря из опилок».

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев