Зачем вообще быть либертарианцем? Мы имеем в виду: в чем смысл всего этого? Зачем принимать на себя глубокую и пожизненную приверженность принципу и цели индивидуальной свободы? Ведь такая приверженность в нашем во многом несвободном мире неизбежно означает радикальное несогласие со статус-кво и отчуждение от него, отчуждение, которое столь же неизбежно требует многих жертв, выраженных в деньгах и престиже. Когда жизнь коротка, а момент победы далеко в будущем, зачем проходить через все это?

Невероятно, но среди растущего числа либертарианцев в США нашлось немало людей, которые пришли к либертарианству с той или иной крайне узкой и личной точки зрения. Многих непреодолимо влечет свобода как интеллектуальная система или как эстетическая цель; но свобода остается для них чисто интеллектуальной игрой, полностью оторванной от того, что они считают «реальной» деятельностью в своей повседневной жизни. Другие мотивированы оставаться либертарианцами исключительно из предвкушения личной финансовой выгоды. Понимая, что свободный рынок предоставит способным, независимым людям гораздо больше возможностей для получения предпринимательской прибыли, они становятся и остаются либертарианцами только для того, чтобы найти больше возможностей для получения прибыли в бизнесе. Хотя верно, что на свободном рынке и в свободном обществе возможностей для получения прибыли будет гораздо больше и распространены они будут гораздо шире, делать основной акцент на этой мотивации, чтобы быть либертарианцем, можно считать лишь нелепостью. Ведь на зачастую мучительном, трудном и изнурительном пути, который необходимо пройти, прежде чем будет достигнута свобода, возможности для личной прибыли либертарианца чаще будут скудными, нежели изобильными.

Следствием узкого и близорукого видения как азартного игрока, так и охотника за прибылью является то, что ни одна из этих групп не проявляет ни малейшего интереса к работе по созданию либертарианского движения. А ведь только через создание такого движения можно в конечном итоге достичь свободы. Идеи, особенно радикальные, не продвигаются в мире сами по себе, как в вакууме; их могут продвигать только люди, и поэтому развитие и продвижение таких людей, а значит, и «движения» становится первостепенной задачей для либертарианца, который действительно серьезно относится к продвижению своих целей.

Оставив в стороне этих людей с узким кругозором, мы должны увидеть, что утилитаризм — общая основа экономистов свободного рынка — неудовлетворителен для развития процветающего либертарианского движения. Хотя знание о том, что свободный рынок принесет всем, и богатым, и бедным, гораздо большее изобилие и более здоровую экономику, верно и ценно, критическая проблема заключается в том, достаточно ли этого знания, чтобы привести многих людей к пожизненной приверженности свободе. Короче говоря, сколько людей пойдут на баррикады и пойдут на многочисленные жертвы, которые влечет за собой последовательная преданность свободе, только для того, чтобы сколько-то процентов людей имели лучшие ванны? Не лучше ли им настроиться на легкую жизнь и забыть эти ванны? В конечном счете утилитаристская экономическая теория, хотя она и необходима в развитой структуре либертарианской мысли и действий, является почти такой же неудовлетворительной базовой основой движения, как и те оппортунисты, которые просто стремятся к краткосрочной прибыли.

Мы считаем, что процветающее либертарианское движение, преданное свободе на протяжении всей жизни, может быть основано только на страсти к справедливости. Именно это должно быть главной движущей силой, броней, которая поддержит нас во всех грядущих бурях, а не поиск быстрой наживы, игра в интеллектуальные игры или холодный подсчет общих экономических выгод. А чтобы страстно желать справедливости, необходимо иметь теорию того, что такое справедливость и несправедливость, — короче говоря, набор этических принципов справедливости и несправедливости, которые не могут быть обеспечены утилитаристской экономической теорией. Именно зрелище мира, кишащего несправедливостями, нагроможденными одна на другую до самых небес, побуждает нас делать все возможное, чтобы добиться мира, в котором эти и другие несправедливости будут искоренены. Другие традиционные радикальные цели — такие, как «ликвидация бедности», — в отличие от этой являются поистине утопическими, поскольку человек просто усилием воли не может ликвидировать бедность. Бедность может быть ликвидирована только благодаря работе определенных экономических факторов, которые могут действовать только путем преобразования природы в течение длительного периода времени, в частности за счет инвестирования сбережений в капитал. Короче говоря, воля человека здесь жестко ограничена действием — если воспользоваться старомодным, но все еще актуальным термином — естественного закона. Но несправедливости — это поступки, совершаемые одной группой людей по отношению к другой; это именно поступки людей, и, следовательно, они и их устранение зависят от мгновенной воли человека.

Приведем пример: многовековая оккупация и жестокое угнетение Англией ирландского народа. Если бы в 1900 году мы взглянули на положение дел в Ирландии и рассмотрели вопрос о бедности ирландского народа, мы должны были бы сказать: с бедностью можно справиться, если англичане уйдут и отменят свои земельные монополии, но окончательное устранение бедности в Ирландии при самых благоприятных условиях потребует времени и будет зависеть от действия экономических законов. Но цель — положить конец английскому угнетению — могла бы быть достигнута мгновенным действием по воле людей: англичане просто могли бы решить уйти из страны. Дело не в том, что такие решения, разумеется, не принимаются мгновенно; дело в том, что сама проблема — это несправедливость, которую организовало и навязало английское правительство — виновник несправедливости. В области справедливости воля человека — это всё; человек может сдвинуть горы, если только он так решит. Страсть к мгновенной справедливости — короче говоря, радикальная страсть — поэтому не является утопией в отличие от желания мгновенно покончить с бедностью или мгновенно превратить всех в концертирующих пианистов. Ведь мгновенная справедливость достижима, если этого захочет достаточное число людей.

Истинная страсть к справедливости должна быть радикальной — короче говоря, она должна по крайней мере желать достичь своих целей радикально и мгновенно. Президент-основатель Фонда экономического образования Леонард Рид очень метко выразил этот радикальный дух, когда написал памфлет «Я бы нажал на кнопку». Проблема заключалась в том, что делать с сетью регулирования цен и заработной платы, которую в то время навязывало экономике Управление по администрированию цен. Большинство экономических либералов робко или «реалистично» выступали за ту или иную форму постепенного или поэтапного дерегулирования; в тот момент мистер Рид занял однозначную и радикальную принципиальную позицию:

«Если бы на этой трибуне была кнопка, — начал он свое обращение, — нажатие которой мгновенно отменило бы все механизмы контроля над заработной платой и ценами, я бы положил на нее палец и нажал!»¹ Итак, истинный тест на радикальность духа — это тест на нажатие кнопки: если бы мы могли нажать кнопку для мгновенной отмены несправедливых посягательств на свободу, мы бы это сделали? Если бы мы этого не сделали, мы вряд ли могли бы называть себя либертарианцами, и большинство из нас сделало бы это только в том случае, если бы в первую очередь руководствовалось страстью к справедливости.

Таким образом, настоящий либертарианец является во всех смыслах этого слова «аболиционистом»; он, если бы мог, мгновенно отменил бы все посягательства на свободу, будь то, в оригинальном понимании этого термина, рабство или другие многочисленные случаи государственного угнетения. Он бы, по словам другого либертарианца в аналогичной связи, «натер мозоль на большом пальце, нажимая на эту кнопку!». Либертарианец поневоле должен быть «кнопкодавом» и «аболиционистом». Им движет справедливость, и он не может поддаться аморально-утилитаристским мольбам о том, чтобы справедливость не наступала до тех пор, пока преступники не получат «компенсацию». Поэтому, когда в начале XIX века возникло великое движение аболиционистов, сразу же раздались голоса умеренных, утверждавших, что отмена рабства будет справедливой только в том случае, если рабовладельцам будет выплачена финансовая компенсация за их потери. Короче говоря, после столетий угнетения и эксплуатации рабовладельцы должны были быть еще больше вознаграждены солидной суммой, выбитой силой из массы невинных налогоплательщиков! Наиболее метко это предложение прокомментировал английский философский радикал Бенджамин Пирсон, заметивший, что, по его мнению, именно рабы должны были получить компенсацию; очевидно, что было бы справедливо, чтобы эта компенсация выплачивалась только самими рабовладельцами²

Антилибертарианцы и вообще антирадикалы характерно заявляют, что такой «аболиционизм» «нереалистичен»; выдвигая такое обвинение, они безнадежно путают желаемую цель со стратегической оценкой вероятного результата. В принципе, крайне важно не смешивать стратегические оценки с выработкой желаемых целей. Сначала необходимо сформулировать цели, которые в данном случае будут заключаться в немедленной отмене рабства или любого другого государственного угнетения, которое мы рассматриваем. И сначала мы должны сформулировать эти цели без учета вероятности их достижения. Либертарианские цели «реалистичны» в том смысле, что они могут быть достигнуты, если достаточное количество людей согласится с их желательностью, и что, будучи достигнутыми, они приведут к гораздо лучшему миру. «Реалистичность» цели может быть оспорена только критикой самой цели, а не проблемой того, как ее достичь. Затем, после того как мы определились с целью, перед нами встает совершенно отдельный стратегический вопрос о том, как достичь этой цели как можно быстрее, как создать движение для ее достижения и т.д. Таким образом, Уильям Ллойд Гаррисон не был «нереалистичен», когда в 1830-х годах поднял славный штандарт немедленной эмансипации рабов. Его цель была правильной, а его стратегический реализм заключался в том, что он не ожидал быстрого достижения своей цели. Или как сам Гаррисон провел это различение:

«Сколько бы мы ни призывали к немедленной отмене рабства, в конечном итоге, увы, это будет постепенная отмена. Мы никогда не говорили, что рабство будет уничтожено одним махом, но мы всегда будем настаивать, что оно должно быть уничтожено одним махом»³

На самом деле, в стратегическом плане, поднятие знамени чистого и радикального принципа — это самый быстрый путь к достижению радикальных целей. Ведь если чистая цель никогда не выдвигается на первый план, то и импульс для движения к ней никогда не возникнет. Если бы аболиционисты не подняли шум и крик тридцатью годами ранее, рабство так и не было бы отменено; и, как выяснилось, отмена произошла практически одним махом, а не постепенно или с компенсацией⁴. Но превыше требований стратегии стоят веления справедливости. В своей знаменитой редакционной статье, открывшей журнал «The Liberator» в начале 1831 года, Уильям Ллойд Гаррисон раскаялся в том, что ранее принял доктрину постепенного упразднения рабства:

«Я пользуюсь этой возможностью, чтобы полностью и безоговорочно отречься от своих слов и тем самым публично попросить прощения у моего Бога, моей страны и моих братьев, бедных рабов, за то, что я высказал мнение, столь полное робости, несправед­ливости и абсурда».

Когда Гаррисона упрекнули в сурово­сти и горячности его языка, он ответил: «Я должен гореть, потому что вокруг меня горы льда, которые нужно растопить». Именно этот дух должен отличать человека, по-настоящему преданного делу свободы⁵.