Цицерон говорил, что история “проливает свет на реальность и является руководством к жизни”. Мудрость, приобретенная благодаря пониманию прошлого, помогает предотвратить повторение тех же ошибок.

Себастьян Хаффнер искал ответ на вопрос о том, как нацисты пришли к власти в Германии и почему немецкий народ не остановил их. В 1939 году он начал писать, но так и не закончил свою частично автобиографическую книгу “Бросить вызов Гитлеру: мемуары”. В результате глубокого анализа Хаффнер пришел к выводу, что выбор и образ мышления простых немцев стали причиной прихода Гитлера к власти. Немцы были и пособниками и жертвами Гитлера.

Хаффнер — это псевдоним Раймунда Претцеля. Претцель был юристом по образованию, но обстоятельства заставили его сделать карьеру историка и журналиста. В 1938 году он бежал из нацистской Германии в Англию.

Почему нас должно интересовать объяснение Хаффнером исторических событий через призму менталитета обычных людей? Дело в том, что большинство, как заметил Хаффнер, предпочитает теорию великого человека в истории:

Если вы читаете обычные книги по истории — которые, как часто забывают, содержат только схему событий, а не сами события, — у вас создается впечатление, что в них участвует не более нескольких десятков человек, которые оказались “у штурвала государственного корабля” и чьи поступки и решения формируют то, что называется историей.

Если вы привыкли везде видеть великих людей, писал Хаффнер, вы будете считать, что история 1930-х годов “это своего рода шахматная партия между Гитлером, Муссолини, Чан Кай-ши, Рузвельтом, Чемберленом, Даладье и рядом других людей, чьи имена у всех на слуху”.

Теория великого человека не накладывает большой ответственности на обычных людей. По словам Хаффнера, они рассматриваются как “анонимные люди, которые в лучшем случае кажутся объектами истории, пешками в шахматной игре, которых можно двигать вперед или оставлять на месте, приносить в жертву или захватывать”.

Хаффнер отверг принцип великого человека и сформулировал “простую истину”, что “решающие исторические события происходят среди нас, безымянных масс”. Он пояснил,

Самые могущественные диктаторы, министры и генералы бессильны против одновременных массовых решений, принимаемых индивидуально и почти бессознательно населением в целом. Характерно, что эти решения не проявляются в виде массовых движений или демонстраций. Массовые собрания совершенно не способны к самостоятельным действиям.

Хаффнер родился в 1907 году. Он писал, что его мировоззрение сформировал его школьный опыт во время Первой мировой войны: “С 1914 по 1918 год поколение немецких школьников ежедневно проживало войну как захватывающую, увлекательную игру между нациями, которая давала гораздо больше переживаний и эмоционального удовлетворения, чем все, что мог предложить мир”.

Для этих школьников повседневная жизнь казалась слишком обыденной: “Человек ходил в школу, учился читать, писать и считать, а позже — латыни и истории; он играл с друзьями, гулял с родителями — но разве это была жизнь? Только военные события наполняли ее азартом”.

Хаффнер относился к войне, как к футболу и был фанатом этой игры. Хаффнер не участвовал в кампаниях ненависти, но он был “очарован военной игрой, в которой, согласно определенным таинственным правилам, количество взятых пленных, пройденных миль, захваченных укреплений и потопленных кораблей играло почти такую же роль, как голы в футболе и очки в боксе”.

Милитаристские настроения, привитые этим школьникам, стали предвестниками нацистской “жажды действия”, “нетерпимости и жестокости по отношению к внутренним врагам”.

Потенциальные гитлеры всегда жили среди нас, но в Англия и Франции они не получили власть. Что же было не так в Германии?

После Первой мировой войны в Германии началась гиперинфляция, которая уничтожила все сбережения. Хаффнер описал то, что австрийские экономисты назвали бы высоким временным предпочтением среди немецкой молодежи: “Среди всего этого страдания, отчаяния и бедности царил дух легкомысленной молодости, распущенности и карнавала”. Деньги, как он пишет, “тратились как никогда до или после; и не на то, на что старики тратят свои деньги”.

Гиперинфляция приводит к ослаблению и разрушению социальных связей. Как объяснял Людвиг фон Мизес в “О деньгах и инфляции”: “Правда в том, что правительство — то есть использование насилия — ничего не производит. Все, что производится, производится деятельностью отдельных лиц и используется на рынке с целью получить что-то в обмен на это.”

Без стабильного средства обмена добровольный обмен становится затруднительным. Как пишет фон Мизес, “Социальное сотрудничество между людьми — то есть рынок — порождает цивилизацию.” Когда деньги становятся бесполезными, “все, что создала цивилизация”, находится под угрозой.

К лету 1924 года денежная стабильность вернулась, но Хаффнер увидел, что, несмотря на мир и стабильность, менталитет многих немцев может привести к опасному будущему:

Поколение молодых немцев привыкло к тому, что весь контент их жизни, так сказать, поставляется общественным пространством, все сырье для сильных эмоций, для любви и ненависти, радости и печали, все их ощущения и весь их трепет, невзирая на бедность, голод, смерть, хаос и опасность.

Германия стала нацией пассивных потребителей внешних событий, населением, неспособным найти внутреннюю цель или придать смысл своей жизни. Хаффнер пишет:

Теперь, когда эти поставки внезапно прекратились, люди почувствовали себя беспомощными, обедненными, ограбленными и разочарованными. Они никогда не учились жить изнутри себя, не знали, как сделать обычную частную жизнь великой, красивой и стоящей, как наслаждаться ей и сделать ее интересной. Поэтому они рассматривали конец политической напряженности и возвращение частной свободы не как подарок, а как лишение.

Немцы жаждали внешних действий, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Немцы 1920-х годов, — пишет Хаффнер, — “скучали… они с нетерпением ждали первого волнения, первого кризиса или инцидента, чтобы оставить этот период мира позади и отправиться в новое коллективное приключение”.

Прозрение Хаффнера заключалось в том, что те, кто сопротивлялся нацизму, могли придать смысл своей жизни, создав насыщенную жизнь, не зависящую от внешних возбудителей, в то время как те, кто не обладал такой силой духа, становились нацистами.

До прихода Гитлера к власти Хаффнер был уверен, что ограничения немецкой цивилизации устоят:

Мы были более или менее уверены, что [нацистов] удастся сдержать. Мы двигались среди них с той же беспечностью, с какой посетители современного зоопарка без клеток проходят мимо хищных зверей, уверенные, что его канавы и изгороди тщательно рассчитаны. Звери, со своей стороны, вероятно, отвечали взаимностью. Нацисты придумали слово “система” для обозначения непроницаемой стены, которая удерживает их в рамках, в то же время, оставляя им свободу. По крайней мере, на тот момент их держали в рамках.

В сегодняшней Америке мы слышим те же обвинения в адрес “системы”, а Конституция США подвергается нападкам как один из “барьеров на пути прогресса”.

В современной Америке, по данным Gallup, 85 процентов работников не чувствуют себя вовлеченными в работу. Таким образом, многие люди не видят смысла в деятельности, которая занимает половину их времени. Эту тоску утоляет разве что проверка телефона, чем американцы занимаются в среднем 144 раза в течение дня. Люди стремятся заполнить внутреннюю пустоту.

Хаффнер предупреждал: “Решения, влияющие на ход истории, принимаются на основе индивидуального опыта тысяч или миллионов людей”. Если бы Хаффнер, тонкий знаток истории, был жив сегодня, он бы размахивал желтым флагом. Бесцельность и трусость могут привести нас к тому, что мы примем губительный призыв сирены тоталитаризма.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев