В современных демократических государствах, таких как наше, спор о том, кто может получить натурализацию, по сути, является спором о том, кто получает законное право голосовать.

Фраза «Я считаю, что следует расширить число иностранцев, получающих натурализацию» по своей сути означает то же самое, что и «Я считаю, что следует расширить число иностранцев, имеющих право голосовать». Между этими двумя утверждениями нет существенной разницы.

На современном Западе любой спор о гражданстве в конечном итоге сводится к спору о праве голоса. Либертарианские сторонники массовой иммиграции, как правило, игнорируют этот факт и — зачастую неискренне — притворяются, что миграция является всего лишь формой экономического обмена. Однако в США, как и в большинстве западных стран, иммигрантам, после прохождения ряда весьма несложных процедур предлагается натурализация. В случае права на гражданство по рождению натурализация зачастую предоставляется даже тем, кто может не являться постоянным жителем страны.

Более честные наблюдатели не отрицают, что когда натурализация предоставляется так легко, иммиграция становится политизированной. В конце концов, люди никогда не были исключительно экономическими единицами. Они также являются политическими субъектами.

Политизация иммиграции через натурализацию неизбежно вызывает сопротивление, поскольку многие коренные жители приходят к вполне разумному выводу, что люди, имеющие минимальную связь с обществом, не должны быть полноправными избирателями.

Проблема определения стандартов политического участия через голосование довольно часто обсуждалась ранними либертарианцами — людьми, которых до XX века называли «либералами». Эти либертарианцы выступали против государственной власти и поддерживали частную собственность, а также стремились расширить круг избирателей. Однако даже эти радикальные реформаторы понимали, что предоставлять право голоса абсолютно всем, независимо от того, имеют ли они какую-либо заинтересованность в судьбе общества, — неразумно. Здравый смысл подсказывал, что участники политического процесса должны быть каким-то образом вовлечены в жизнь общества.

Это создало новую проблему: как измерить степень привязанности человека к обществу? Исторически она оценивалась на основе налогообложения и собственности. Однако, рассматривая проблему натурализации иммигрантов, возможно, потребуется использовать иные критерии. В любом случае, вопрос политического участия принципиально не изменился со времен первых либертарианских реформаторов.

Локк и левеллеры: Избирательное право налогоплательщиков

Мюррей Ротбард называл английских левеллеров XVII века «первым в мире осознанно либертарианским массовым движением». Они были ярыми противниками как монархического абсолютизма, так и авторитаризма Кромвеля, который последовал за ним. Левеллеры выступали против меркантилизма, поддерживали свободную торговлю и стремились расширить избирательное право. Однако при этом они также считали, что избирательное право должно быть ограниченным.

Среди современных историков ведутся споры о том, насколько ограниченным, по мнению левеллеров, должно было быть избирательное право. Историк Ральф Райко предполагает, что левеллеры «были типичным продуктом буржуазного либерализма и фактически выступали за ограничение избирательного права налогоплательщиками».

Историки Роджер Хауэлл-младший и Дэвид Брюстер изучили газету левеллеров The Moderate, чтобы понять, кто, по их мнению, относится к “народу” — то есть к тем людям, кто должен иметь право голоса. Они пришли к такому выводу:

Во многих случаях The Moderate связывала «народ» с теми, кто вносил какой-либо вклад в общество или, по крайней мере, в нормальных условиях мог бы это делать. Это были те, кто поддерживал правительство через налоги, размещал у себя солдат в случае необходимости или занимался какой-либо прибыльной деятельностью.

Джон Локк, вероятно, находившийся под влиянием левеллеров, придерживался схожих взглядов. Историк Марк Голди описывает концепцию демократии Локка следующим образом:

Мы видим теоретика революции и народного суверенитета, который проявлял лишь слабый интерес к избирательному праву. Вероятно, он сам никогда не голосовал на парламентских выборах — и никогда не жаловался на это. В параграфе 213 Второго трактата о правлении он невозмутимо предлагает читателю рассмотреть парламент, состоящий из «единственного наследственного лица», «собрания наследственной знати» и «собрания представителей, избираемых народом» — очень по-английски, но далеко не демократично.

Некоторые политологи до сих пор настаивают на том, что Локк был неявным демократом. Однако он определенно не был демократом в смысле расширения избирательного права.

Некоторые поздние комментаторы Локка пытались объяснить его взгляды на демократию, утверждая, что на самом деле он был элитаристом, а его либертарианские идеи были поверхностными. Однако Ротбард с этим не согласен и приходит к выводу, что после 1670 года Локк вполне может считаться «либертарианским сторонником самопринадлежности, прав собственности и свободного рынка».

Более того, как показывает историк Марк Найтс, Локк активно поддерживал так называемое «избирательное право плательщиков налогов» — или, как выражается Райко, «демократию налогоплательщиков».

Права собственности важнее политических «прав»

Этот взгляд соответствовал общей философии Локка, поскольку, как отмечает Найтс, Локк «не ссылался на естественные права при обсуждении представительства». То есть Локк, который считал право собственности неотъемлемым естественным правом, не считал политические механизмы, такие как голосование и парламентское представительство, вопросом естественного права.

Аналогичное разделение между политическими «правами» и правами собственности можно увидеть у Монтескье. Для Монтескье существует различие между политическим законом общества и гражданским законом частной собственности. Один из исследователей обобщил подход Монтескье: «политические законы ни в коем случае не должны посягать на частную собственность, поскольку ни одно общественное благо не превосходит сохранение частной собственности». ¹

Монтескье также стремился ограничить избирательное право владельцами собственности, и, по словам Кшиштофа Тржциньского, «доступ к [голосованию] по-прежнему зависел от состояния собственности».

Для Локка и Монтескье частная собственность была более фундаментальной, чем любое политическое «право», и это требовало разумных ограничений на политическое участие, направленных на сохранение частной собственности.

Для этих либертарианцев первичность частной собственности означала невозможность безграничного избирательного права, так как оно создавало условия для злоупотреблений и подрыва частной собственности, а не для ее защиты.

Торжество массовой демократии Руссо

К сожалению, современные взгляды на демократию — даже среди тех, кто называет себя либертарианцами — ставят политические «права» выше прав собственности, что приводит к катастрофическим последствиям.

В значительной степени в этом виновато влияние, которое оказал Жан-Жак Руссо практически на все современные идеологии. Руссо был непримиримым врагом частной собственности, одной из главных целей его Общественного договора было подчинение всей частной собственности так называемой «общей воле». Эта «воля» определялась через голосование вего населения в условиях полного политического равенства. Это полностью противоречило точке зрения Локка, который ставил политику ниже собственности. Тржциньский делает вывод, что система Руссо «значительно расширила политическую свободу членов государства, но в то же время, что любопытно, ограничила их права собственности».

Сегодня преобладают взгляды Руссо, что проявляется в постоянных попытках подчинить истинные естественные права собственности «воле большинства». Эти идеи уже господствовали во Франции во времена Фредерика Бастиа, что побудило его назвать государство «великой фикцией, с помощью которой каждый стремится жить за счет всех остальных».

Даже спустя века после Локка многие радикальные либералы оставались осторожными в отношении всеобщего избирательного права. В Великобритании Акт о реформе 1832 года значительно расширил избирательное право, но даже в этом случае получатели милостыни не имели права голоса, и трудно найти либералов или либертарианцев, которые поддерживали бы неограниченное избирательное право. Скорее, идея реформ заключалась в расширении голосования для домохозяйств и мелких собственников — это было далеко от принципа «один человек — один голос». Реформаторы представляли новых избирателей как «постоянных жителей, которые могут предъявить что-то в подтверждение своей ответственности».

К сожалению, этот акцент на частной собственности со временем исчез из дебатов об избирательном праве.

Ко второй половине XIX века значительная часть континентальной Европы уже обогнала Великобританию в вопросе расширения избирательных прав. В Германии Бисмарка, например, всеобщее избирательное право для мужчин было введено за десятилетия до того, как оно было принято в Великобритании. Вряд ли случайно, что именно в кайзеровской Германии зародилось современное государство всеобщего благосостояния. Бисмарк прекрасно понимал, как работает демократия, и создал общенациональную бюрократическую «систему безопасности» как необходимый шаг для завоевания политической поддержки среди избирателей.

Разумеется, ни во Франции, ни в Германии новаторское расширение избирательного права не обеспечило естественные права людей. Напротив, правящие большинства в обоих государствах использовали демократию как средство грабежа налогоплательщиков.

Оказалось, что Локк был прав.

Благодаря торжеству социал-демократического мышления — порождению руссоистской революционной идеологии — привязка избирательного права к собственности сегодня считается реакционной и чересчур буржуазной. Тем не менее, многие избиратели по-прежнему осознают, что наделение правом голоса каждого человека, который в данный момент просто присутствует в обществе, может быть не самой разумной идеей. Подобно Локку, Монтескье и левеллерам многие считают, что избиратели должны как-то вкладываться в сообщество. Если они не участвуют в нем материально, то, они хотя бы должны быть культурно или исторически связаны с обществом.

Как могли бы сказать ранние либертарианцы, это не вопрос собственности или естественных прав. Это вопрос политики и благоразумия.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев