Филип Мировски, известный своей книгой “Больше греет, чем светит: экономика как социальная физика, физика как экономика природы”, в которой он критикует неоклассическую экономику за заимствование методов естественных наук, недавно опубликовал книгу о неолиберализме и работе экономистов во время финансового кризиса. В его книге “Никогда не позволяйте серьезному кризису пропасть напрасно: как неолиберализм пережил финансовый кризис” главный тезис состоит в том, что экономисты совершенно не смогли предсказать и объяснить финансовый кризис. Тем не менее, мейнстримные экономисты не пострадали от каких-либо негативных последствий, а продолжили свою деятельность в обычном режиме.

По мнению Мировского, неоклассическая экономика, неолиберализм и правые политические силы вышли из кризиса сильнее благодаря хитрой пропаганде и сложной лоббистской машине, возглавляемой Обществом Мон-Пелерин (MPS). По словам Мировски, Общество Мон-Пелерин функционирует в центре сложной сети консервативных и прорыночных аналитических центров и неолиберальных ученых, определяющих политику.

Анализ Мировского интересен, хотя он исходит из крайне левой и эгалитарной точки зрения. Особенно уместен его анализ и критика неоклассической экономики.

Прискорбное состояние профессии мейнстримного экономиста

Мейнстримная неоклассическая экономика не смогла предсказать Великую рецессию. Неоклассические экономисты верили в то, что наступила новая эпоха макроэкономической стабильности, которая получила название Великой умеренности. Считалось, что центральные банки фактически сделали невозможными резкие рецессии. Поэтому они были застигнуты врасплох огромными проблемами, с которыми финансовая система и мировая экономика начали сталкиваться в 2008 году.

Мировски объясняет эту неудачу методологическим тупиком. Неоклассики были неспособны предсказать Великую рецессию с помощью своих методологических инструментов, таких как печально известные модели динамического стохастического равновесия (DSGE). Поскольку в DSGE практически нет места для кризисов, неоклассические экономисты не только не могли предсказать финансовый кризис, но и не могли его объяснить ретроспективно.

Мировски диагностирует когнитивный диссонанс в лагере неоклассиков. Поскольку неоклассические теории не могут объяснить финансовый кризис, существует разрыв между принятой теорией и реальностью. Чтобы восполнить этот пробел, неоклассики, согласно Мировски, отреагировали, приспособив (или исказив) эмпирические данные, чтобы они в некоторой стпени соответствовали их теориям. Вместо того чтобы признать, что в мейнстримной экономике необходимы парадигматические изменения, экономисты упорно цепляются за свои математические модели.

Мировски точно описывает инерцию господствующей ортодоксии. Безвозвратные затраты инвестиций в интеллектуальный капитал для экономистов-неоклассиков огромны. Профессия остается без ориентации и видения, постоянно спотыкается и стагнирует, утопая в посредственностях. Индокринация требует ортодоксальности. Учащиеся изучают экономику по учебникам, использующим бессвязный набор теорий. Их заставляют читать проходные статьи, опубликованные в журналах с высокими рейтингами, использующими мейнстримную методологию. В этом контексте Мировски указывает на тот факт, что журналы в целом перестали публиковать статьи по методологии и экономической истории в пользу математических и статистических статей. Мировски правильно связывает математизацию с инкорпорацией ученых естественных наук в экономику и рассматривает этот ход событий как одну из причин финансового кризиса.

Проблема методологии

Мировски критикует неоклассическую методологию, утверждая, что экономисты завидуют физическим наукам. Из-за этой зависти экономисты начали подражать методам и моделям физики. Именно математический подход, используемый в физике, сделал неоклассических экономистов неспособными предвидеть кризис. Критика Мировского не щадит и левых неоклассических экономистов. Будучи последовательным в своем подходе он упрекает не только Гринспена и Бернанке, но также Стиглица и Кругмана. Хотя между ними могут быть идеологические различия, все они используют модели DSGE, в которых репрезентативный агент максимизирует функции полезности.

Согласно Мировски, именно модель DSGE позволила снова объединить экономику после того, как микроэкономика была отделена от макроэкономики в результате кейнсианской революции. Модели DSGE позволили использовать математический подход микроэкономики в макросфере путем введения агентов максимизации полезности и высокой агрегации. Мировски заходит так далеко, что заявляет, что без DSGE неоклассическая экономика исчезнет.

Хотя Мировски призывает к перезагрузке экономики и отказу от неоклассической парадигмы, он не может предложить альтернативы и, похоже, не осведомлен о праксиологическом подходе австрийской школы. Реалистичная альтернатива, которую призывает Мировски, уже существует. Он также не знает, что благодаря своему реалистичному подходу австрийские экономисты совсем не были удивлены финансовым кризисом, который предсказывали некоторые из них. К сожалению, невежество Мировского в отношении австрийской школы огромно, как мы увидим в его интерпретации Хайека и его полном пренебрежении работами Людвига фон Мизеса и Мюррея Ротбарда; не говоря уже о его пренебрежении к современным австрийцам.

Мировский и путаница с научными школами

Основная проблема Мировского — его заблуждения относительно австрийской школы и либертарианства. Мировски считает большинство экономистов-неоклассиков неолибералами (за некоторыми исключениями левых неоклассиков, таких как Стиглиц или Кругман). Неявно он также включает австрийскую школу в лагерь неолибералов. Он даже пишет о “хайековских неолибералах”. Тем не менее, австрийцы не являются неоклассиками, и многие из них не могут считаться неолибералами.

В некоторых местах своей книги Мировски проводит различие между неолибералами и либертарианцами, а также неоклассиками и австрийцами, но он не применяет это различие последовательно. Такая непоследовательность дает любопытные результаты.

Например, он утверждает, что Чикагская гипотеза эффективного рынка (EMH) формализует теорию знания Хайека. Это, по-видимому, подразумевает, что Хайек или другие австрийцы разделяют метод неоклассических экономистов и принадлежат к одному и тому же неолиберальному лагерю.

Нет ничего более далекого от правды. Теория субъективного знания Хайека рассматривает знание как неявное, частное, субъективное и децентрализованное. Подход Хайека к субъективному знанию принципиально противоположен любой математической или формализованной обработке информации. В частности, творческий характер предпринимательских знаний в австрийской традиции контрастирует с объективным и заданным типом информации EMH.

EMH утверждает, что рыночные цены являются эффективными, поскольку они включают всю соответствующую информацию и предполагает наличие объективной информации, которую можно покупать и продавать на рынке. Однако важна не объективная и предоставленная информация, а скорее ее субъективная интерпретация и создание новых предпринимательских знаний в динамичном процессе. Прошлые цены — это просто исторические обменные отношения, которые служат участникам рынка для создания новой информации. Мировски неверно трактует Хайека, заявляя, что, согласно Хайеку, рынок передает те знания, которые нам нужно знать. На самом деле Хайек указывал, что рыночные цены позволяют нам использовать субъективные знания других участников рынка. Рынок не передает автоматически знания, которые нам нужно знать, скорее участники рынка должны открывать и создавать то, что им нужно для достижения своих целей.

Есть дополнительные проблемы, связанные с смешиванием Мировским субъективизма и теории познания Хайека с EMH, CAPM и моделью Блэка-Шоулза. Нет ничего субъективистского в такой конструкции равновесия, как EMH, CAPM; или модели Блэка-Скоулза. Во всех этих математических моделях уже дана вся необходимая информация. Они статичны. Мировски просто упускает из виду главную мысль Хайека о том, что предприниматели в конкурентном рыночном процессе открывают новую информацию. Поскольку рынок — это процесс, он никогда не бывает идеальным. Участники рынка могут ошибаться или впадать в иллюзии; вся книга Мировского — яркий тому пример.

Другой любопытный результат того, что Мировски не смог провести четкого различия между австрийской школой и неолибералами становится очевидным, когда Мировски переходит к обсуждению конструктивизма. Мировски считает неолибералов конструктивистами. В то же время Мировски включает Хайека в группу неолибералов и пытается примирить критику Хайеком конструктивизма с неолиберализмом. Но как может Хайек, который яростно боролся против сциентизма и конструктивизма в двадцатом веке, быть конструктивистом?

Австрийцы против чикагцев

Мировски постоянно смешивает между собой австрийскую и чикагскую школы. Мировски утверждает, что неолибералы придерживаются концепции спонтанного порядка. Тем не менее, спонтанный порядок — это концепция, используемая в основном Хайеком и другими австрийцами. Напротив, неолибералы чикагской школы используют конструкцию равновесия в качестве аналитического инструмента. Тем не менее, анализ равновесия в корне противоположен анализу динамических рыночных процессов австрийской школы. Короче говоря, неолибералы чикагской школы не всегда используют концепцию спонтанного порядка последовательно.

Такие авторы, как Марк Скоузен (2006), пытались преодолеть разрыв между чикагской и австрийской школами. Тем не менее, это невозможно. Основное и фундаментальное различие между двумя школами мысли — их методологический подход. Австрийцы в мизесианской традиции логически выводят экономические законы a priori из аксиомы человеческого действия с помощью некоторых общих предпосылок. Вместо того, чтобы проводить эксперименты и смотреть во внешний мир, они смотрят внутрь, используя интроспекцию, чтобы найти истину.

Напротив, экономисты из Чикагской школы вслед за Милтоном Фридманом (1953) используют позитивистскую методологию. В то время как австрийцы утверждают, что для понимания истории сначала нужна теория, последователи чикагской школы пытаются вывести экономические законы из истории; иногда применяя эконометрический анализ. В то время как ученые австрийской школы рассматривают реальность как динамический процесс взаимодействия людей, ученые чикагской школы используют модели равновесия, в которых предпринимательство и творчество отсутствуют по определению, а динамический рыночный процесс заморожен. В то время как австрийские экономисты считают, что целью экономиста является понимание и объяснение законов, управляющих динамичным рыночным процессом, цель Фридмана — делать правильные прогнозы. Австрийские экономисты стремятся к реалистичному объяснению рыночного процесса, а для Фридмана реализм предположений не имеет значения. Учитывается только предсказательная сила теории.

В своей книге Мировски критикует подход Фридмана, утверждая, что построение моделей для предсказаний было катастрофическим провалом, и многие австрийцы разделяют эту оценку. К сожалению, Мировски не упоминает австрийскую методологию в своей книге и, кажется, не знает об этой альтернативе, которую защищают многие члены “неолиберальной” MPS.

С этими методологическими различиями между Веной и Чикаго напрямую связано противоположный подход этих школ к конкуренции. В то время как чикагские ученые склонны поддерживать и разрабатывать антимонопольные законы, чтобы приблизить реальность к их модели совершенной конкуренции, австрийские ученые выступают против вмешательства государства в динамичный рыночный процесс в форме антимонопольных законов.

Высокая агрегация, требуемая для построения моделей и математизации, также привела к прямо противоположным взглядам на капитал в обеих школах. Капитал, который в чикагских моделях обозначается буквой “К”, рассматривается как однородный, постоянный фонд, который синхронно и автоматически производит доход. Взгляд на капитал как на однородный фонд и взгляд на производство как на мгновенное — прямое следствие математизации и формализации чикагской школы.

Австрийский взгляд на капитал в корне противоположен неоклассическому. Действительно, между Чикаго и Веной велись интенсивные дебаты по поводу концепции капитала. Фридрих Хайек (1936) и Фриц Махлуп (1935) критиковали Фрэнка Найта за бессмысленную концепцию капитала как однородного, автоматически самоподдерживающегося фонда. Австрийская теория капитала и взгляд на производство как на процесс, требующий больших затрат времени, позволили австрийским экономистам разработать теорию межвременных искажений в структуре производства, вызванных кредитной экспансией, не подкрепленной реальными сбережениями. Австрийская теория делового цикла обычно не понимается чикагской школой, поскольку у экономистов-неоклассиков нет необходимых теоретических инструментов; инструментов, которые они не могут разработать с их методологическим подходом.

Объясняя бумы и спады

Вполне очевидно, что интерпретации Великой депрессии (и Великой рецессии) австрийцами и чикагцами сильно различаются. Чикагская школа, вслед за Милтоном Фридманом и Аной Дж. Шварц, утверждает, что серьезность Великой депрессии была вызвана ошибками, совершенными Федеральной резервной системой. Точнее, Федеральная резервная система, согласно Фридману и Шварцу, не увеличивала денежную базу достаточно быстро в начале 1930-х годов. Следуя чикагской интерпретации, Бен Бернанке (2002) пообещал Милтону Фридману больше не совершать ту же ошибку, что объясняет реакцию Федеральной резервной системы на Великую рецессию в форме количественного смягчения.

Напротив, австрийская теория делового цикла объясняет Великую депрессию чрезвычайной кредитной экспансией 1920-х годов. Вливание дополнительной денежной массы с точки зрения австрийцев, мешает необходимой корректировке, поскольку стабилизирует сделанные ранее искусственные ошибочные инвестиции и стимулирует новые. Австрийцы объясняют серьезность Великой депрессии масштабами кредитной экспансии в 1920-х годах и сопутствующими неэффективными инвестициями, а также государственными вмешательствами, 1930-х годов, такими как Закон о тарифах Смута-Хоули или Новый курс в целом.

Австрийских экономистов не ослепила очевидная стабильность цен в начале 2000-х годов. Фактически, Мизес и Хайек предостерегали от политики общей стабилизации уровня цен, которую приветствовали Фишер и другие монетаристы. Во времена экономического роста такая политика требует непрерывного вливания новых денег, что является источником межвременных искажений. Благодаря своей теории делового цикла, австрийцы не были застигнуты врасплох финансовым кризисом в отличие от чикагских экономистов. То же самое случилось и в годы, предшествовавшие Великой рецессии. Таким образом, Мировски совершенно ошибается в своем радикальном заявлении о том, что (вся) экономическая профессия не предвидела финансового кризиса. Верно, что неоклассические экономисты из-за своего методологического подхода не могли разработать теоретические инструменты, необходимые для понимания проблем продолжающейся кредитной экспансии в начале 2000-х годов. Напротив, у австрийских экономистов были эти инструменты.

Неудивительно, что еще одна основная область разногласий между Чикаго и Веной, которую Мировски никак не объясняет, касается денежно-кредитной политики. Большинство австрийцев выступают за отмену центральных банков и введение денег свободного рынка, таких как 100-процентный золотой стандарт. Экономисты чикагской школы обычно не хотят вверять предложение денег рынку, а выступают за то, чтобы центральный банк выпускал фиатные деньги. Централизованное планирование в денежной сфере рассматривается чикагской школой не как проблема, а как решение кризиса в банковском секторе.

Мировский не затрагивает всех этих принципиальных различий. Он прав, когда правильно указывает на центральный банк как на неолиберальный институт. Тем не менее, он также утверждает, что “Чайная партия” в США в основном является неолиберальной группой. Позже в книге он заявляет, что Рон Пол хочет упразднить Федеральный резерв. Мировски также упоминает, что Рон Пол придерживается традиций Хайека, который выступает за свободное банковское дело. Однако Рон Пол считается сторонником “Чайной партии”. Читатель остается в замешательстве. Зачем герою (Рон Пол) неолиберальной группы (Чайная партия) захотелось упразднить неолиберальный институт (Федеральный резерв)?

Мы сталкиваемся с еще одним очевидным противоречием, вызванным отсутствием четкого различия между австрийцами и чикагцами или неолибералами и либертарианцами. Если бы Мировски объяснил, что Рон Пол является последователем австрийской школы, читателя не удивило бы, что он выступает против Федеральной резервной системы. Но Мировски просто заявляет, что Бернанке поддерживает неолиберальную позицию Милтона Фридмана. Он просто не понимает, что чикагцы и австрийцы диаметрально противоположны по фундаментальным вопросам и что было бы ошибкой считать их идеологически и методологически близкими.

Истоки путаницы Мировского

Откуда взялось вся эта путаница у Мировского? Почему он не проводит четкого различия между чикагской и австрийской школами?

Эта путаница могла быть вызвана тремя причинами. Во-первых, австрийская школа и чикагская школа разделяют многие идеи свободного рынка. Члены обеих школ обычно выступают против контроля цен, регулирования продуктов и предоставления образовательных услуг государством. Однако, как мы указывали выше, различий предостаточно. Чикагская школа поддерживает центральный банк и антимонопольное законодательство, а австрийская школа — нет. Если бы Мировски изучил либертарианские позиции, которых придерживаются многие австрийцы, он бы признал, что большинство австрийцев сильно отличаются от неолиберальных чикагцев.

Во-вторых, Хайек стал профессором Чикагского университета в 1950 году. Тем не менее, местонахождение Хайека в Чикаго не означает, что он был близок к идеям чикагской школы. Фактически, Хайек стал профессором Комитета общественной мысли в Чикаго, потому что чикагские экономисты выступили против его назначения на экономический факультет. Это понятно, поскольку Хайек очень критически относился к позитивистскому подходу, которого придерживались чикагские экономисты.

В-третьих, наиболее вероятная причина путаницы связана с отношением Мировского к Обществу Мон-Пелерин, где австрийцы и чикагцы часто встречаются вместе. С самого начала, начиная с учредительного собрания в 1947 году, в Обществе Мон Пелерин были представлены три основные школы мысли: австрийская школа, ордолиберализм и чикагская школа. Мизес и Хайек из австрийской школы, Вальтер Ойкен и Вильгельм Репке были ордолибералами, а Джордж Стиглер, Фрэнк Найт и Милтон Фридман из чикагской школы.

И чикагскую школу, и ордолиберальную школу можно отнести к неолиберальным. Они выступают против социализма, но также и против манчестеризма, то есть против подхода laissez-faire классического либерализма. И Ордолибералы, в основном проживающие в немецкоязычных странах, и чикагская школа выступают за сильное государство, которое задает основу для рынка и направляет экономическую жизнь в определенных направлениях. Они также хотят, чтобы государство обеспечивало некоторую социальную защиту.

Напряжение между австрийцами и неолибералами внутри Общества Мон Пелерин существовало почти с самого начала. Как писал Мизес в 1950-х: “У меня все больше и больше сомнений в возможности сотрудничества с интервенционизмом Ордолибералов в Обществе Мон-Пелерин”.

В рероспективе с точки зрения австрийской школы, создание союза с чикагской школой и другими неолибералами в рамках Общества Мон Пелерин может рассматриваться как стратегическая ошибка. Поскольку австрийцы и неолибералы объединены в Общество Мон-Пелерин, такие авторы, как Мировски, склонны отождествлять неолиберализм с либертарианством, а чикагские позиции — с австрийскими. Вместо того, чтобы относиться к неолибералам как к друзьям по общему делу, австрийцы могли бы добиться большего, если бы считали неолибералов врагами своих врагов; а именно полномасштабного социализма. Австрийцы могли бы гораздо яснее прояснить свои идеологические и методологические различия в обществе Мон-Пелерин, в котором доминировали бы они сами, исключая чикагцев и других неолибералов. Большинство атак Мировски против либерализма и на экономистов как таковых лишились бы основы. Тогда Мировски пришлось бы направить свою критику только против чикагской школы и неолибералов.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев