Привет, меня зовут Боб, и я выздоравливающий утилитарист. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я признался в этом самому себе. Дело в том, что я верил: все моральные проблемы могут быть сведены к простой максимизации пользы. Многие из моих ближайших друзей говорили мне, что у меня проблемы, но я не слушал. Они хотели, как лучше, но они просто не понимали. Или я так думал.

Я нахожусь в странном положении. Если бы я прочитал книгу профессора Игера всего шесть месяцев назад, я бы объявил ее прекрасным вкладом в разъяснение сложного (и правильного) утилитаризма. Правда, осталась бы (по моему мнению) одна большая проблема, которая еще не была удовлетворительно объяснена утилитаристами, но это меня бы не слишком беспокоило; в конце концов, наука не стоит на месте и границы нашего невежества все время сокращаются.

С тех пор я изменил свое мнение и теперь рассматриваю этот недостаток в теории, казавшийся мне ранее незначительным, как разрушительную слабость утилитаризма. Книга Игера отвечает на многочисленные критические замечания (безжалостные критики заставляют утилитаристов вкладывать большую часть своей энергии в объяснение того, что они не имели в виду), но она ничего не говорит об этом жизненно важном вопросе. Поэтому, я считаю, что как и в случае птолемеевских моделей Солнечной системы (которые были полезны во многих отношениях), пришло время признать, что от утилитаризма нужно отказаться в пользу нового подхода к этике.

Игер выступает за версию утилитаризма, сформулированную Людвигом фон Мизесом в “Человеческой деятельности”. Нормативные термины хорошее и плохое имеют смысл только в контексте общества, и что-либо − действие, закон или идеология − является морально хорошим только в той мере, в какой это способствует человеческому счастью или удовлетворению. Из-за природы взаимодействия людей — природы, открытой экономистами, а также другими учеными, − социальная кооперация − это способ, которым люди удовлетворяют свои разнообразные субъективные цели, и, следовательно, этические проблемы могут быть сведены к ожидаемому усилению или ослаблению социальных связей. Короче говоря, то, что способствует сотрудничеству − хорошо, а то, что мешает − плохо.

Я всего лишь любитель в области этики, поэтому я не хочу комментировать сложную сеть аргументов и контраргументов, которую приводит Игер в своей книге. (Действительно, я часто обнаруживал, что не знаю, соглашается ли Игер с перефразированными замечаниями данного автора.) Несмотря на мое относительное невежество, я уверен, что “Этика, как социальная наука” является наилучшим источником знаний для серьезного исследования, тогда как «Основы морали» Генри Хэзлитта по-прежнему является лучшей вводной книгой.

После этой заслуженной похвалы и в свете моего недавнего «обращения» я посвящу оставшуюся часть этого обзора серьезным проблемам, которые я увидел в книге Игера. Предполагая, что читатели этого веб-сайта знакомы с основной этической философией современного утилитаризма, изложенной Мизесом и Хэзлиттом, я изложу суть вопроса, как я его вижу.

Основная проблема утилитаризма заключается в следующем: несмотря на изобретательность, его сторонники не могут объяснить, почему индивид должен вести себя морально. Тот факт, что нам всем лучше, когда мы все ведем себя морально, совершенно правдив и совершенно неуместен (такой аргумент нарушает заветные австрийские заповеди маржинализма и индивидуализма). По-настоящему сложные моральные проблемы напоминают известную дилемму заключенного; независимо от поведения каждого человека, человеку лучше эксплуатировать других. Это правда, что общество, страдающее от многочисленных краж, было бы невыносимым даже с точки зрения вора, но любое отдельное ограбление очень мало влияет на общий уровень преступности.

Игер делает все возможное, чтобы решить эту проблему. Он объясняет (стр. 169-172), что исследования в области экономики и биологии показывают, что сотрудничество может иметь более высокую пользу для выживания − или эволюционную пригодность, − поскольку эксплуататоры могут быть наказаны в будущем за нынешнее эгоистичное поведение. Он указывает (стр. 164-167), что психологические факторы также могут объяснить, почему «честность − лучшая политика». Эти разумные и интересные результаты смягчают кажущийся конфликт между эгоизмом и альтруизмом.

Тем не менее, они просто показывают, что типичные примеры критики нужно отбирать более тщательно. Никакое обращение к стратегиям «баш-на-баш» не может замаскировать существование дилеммы того, кто призван пожертвовать своей жизнью. Игер честно признает это:

“Мы можем понять общую полезность правила, требующего от человека в редких крайних случаях жертвовать своими интересами и даже жизнью ради других. Такая обязанность может быть частью условий работы… солдата… Мораль может потребовать выполнения обязанностей, даже если в исключительных крайних случаях это приводит к смерти. Держать себя и других в рамках правил − это долгосрочный интерес каждого. Как только мы видим, что кто-то делает исключение в свою пользу, мы разрушаем цель, которой служат правила…

Но предположим, что один из этих крайних случаев действительно возник и вы, старший офицер, находитесь на радиосвязи с человеком, чье самопожертвование вам необходимо. Как бы вы смогли убедить его выполнить свой долг? Вы вряд ли стали бы утверждать, что выполнение долга в его собственных интересах, а также в общих интересах, поскольку его собственные интересы состояли бы в том, чтобы спасти себя. Вы можете обратиться к его заинтересованности в том, чтобы его помнили как героя, а не как труса, презираемого им же самим и окружающими. Но этот аргумент вряд ли убедителен: он, в конце концов, отрицает постулированное нами редко возникающее, но реально существующее противоречие между интересами личности и интересами общества.

… Если бы [солдат] имел глубоко укоренившуюся мораль, он все равно выполнил бы свой долг. Кроме того, было бы в его собственных интересах на протяжении всей своей жизни вплоть до того времени, когда это понадобится, иметь такой непреклонный характер, в отличие от того, кто готов уклониться от своих обязанностей, когда такое уклонение кажется целесообразным.

Правила, призывающие к самопожертвованию в исключительном случае, направлены на тех лиц, которые, возможно, когда-нибудь попадут в описанные исключительные обстоятельства и ситуации. Они не направлены на конкретных лиц, чья жизнь уже поставлена ​​на карту (стр. 186).”

Другими словами, если вы задумаетесь, почему вы должны умереть за какое-либо дело, тогда честный утилитарист должен признать: вы не должны.

Это откровенное признание, по моему мнению, является фатальным для утилитаризма. Есть всевозможные ситуации, не такие как банальное взятие солдатами высоты, где общепринятая мораль требует от индивидуума отказаться от подлинного (то есть долгосрочного) выигрыша. Ссылки на преимущества добродетели не убедят того, у кого нет таких качеств.

Более того, если бы все согласились с Игером и другими утилитаристами, что было бы глупо жертвовать собой в этих редких случаях, элемент сомнений проник бы во все социальные взаимодействия. Хотя муки совести можно рассматривать как прекрасный побочный продукт эволюции, в интересах каждого было бы сопротивляться такому «иррациональному» чувству (пока они все еще ведут себя в соответствии с ним при нормальных обстоятельствах). Однажды чья-то жизнь может зависеть от этого.

На самом деле не имеет значения, является ли мое предположение эмпирически верным. Настоящая проблема заключается в том, что если бы это было правдой, то есть, если бы условный уровень морального поведения действительно ухудшался со временем, пока все не стали бы рассматривать друг друга как потенциально опасных врагов − утилитарист не смог бы ничего возразить. Он мог бы только оплакивать эту тенденцию, как астроном плакал бы о комете, которая мчится к Земле. На протяжении всего этого процесса утилитарист не смог бы осуждать чьи-либо действия как аморальные.

Утилитаризм, похоже, лишает слова хорошо и плохо их сугубо этических значений. Утилитарист не может различить преступление и обычную ошибку. Человек, который ограбил банк для достижения счастья, совершил ошибку в качественно том же смысле, что и человек, который пережарил стейк. (Я не думаю, что Игер рассматривает конкретно это возражение).

На самом деле мы можем пойти еще дальше. Неужели можно поверить в то, например, что Иосиф Сталин выступал против своих интересов, даже в долгосрочной перспективе? Неужели утилитарист действительно считает, что наше возможное осуждение Сталина имеет чисто эмпирическую природу? (Хотя, если бы каждый советский человек действовал в своих истинных интересах, диктатура была бы невозможна. Но это уже другой вопрос.)

В ответ на последний пример и ему подобные, Игер, предположительно, сделал бы акцент на разницу между утилитаризмом правил и утилитаризмом действия − я такие аргументы нахожу очень слабыми − и на принцип универсальности. В дискуссии, аргументирующей важность такого принципа, Игер задает странный вопрос: какие возражения утилитарист мог бы представить против этического критерия удовлетворения желаний экономиста Гордона Таллока (за счет всех остальных):

“Этическая доктрина не может быть полезной, если только она не служит руководством для поведения в целом. Доктрина, наряду с практикой и институтами, которые она рекомендует, должна быть прозрачной, должна быть публично поддержана. Люди должны быть в состоянии принять ее даже после размышления о ее значении и обосновании… доверие к ней пострадает… если она будет явно привязана к дифференцированные преимущества конкретных людей или групп за счет людей в целом (стр. 190).”

Я не вижу, чтобы это спасло Игера в случае со Сталиным. Сталинский абсолютизм был хорошо оформлен и признан. Хотя мы все согласны с тем, что он явно давал дифференцированные преимущества членам партии, его действие сохранялось на протяжении всей жизни Сталина (и возможное возражение о том, что безнравственное в личной жизни остается таковым и в общественной, недоступно Игеру, который ясно дает понять, что он не анархист).

Другой проблемой утилитаризма Игера является его бессодержательность. Хотя он указывает (стр. 230), что это неверно в формальном плане, поскольку мы могли бы предложить другие критерии, кроме человеческого счастья − я все еще думаю, что система Игера нефальсифицируема (Игера, который в нескольких местах напоминает читателю (например, на стр. 143), что он более «научен», чем многие из его критиков, безусловно, обеспокоит подобное обвинение).

Чтобы продемонстрировать это, давайте рассмотрим обращение Игера к сложному аргументу против утилитаризма. (Обратите внимание, на незаинтересованный тон Игера):

“Пример, придуманный Дж.A. Миррлисом… дает представление о том, что критики могут иметь в виду, когда жалуются на агрегацию (если они не просто бездумно вторят друг другу). Общественное благосостояние − это арифметическая сумма пользы (utility) двух членов общества − Тома и Дика. Оба имеют одну и ту же функцию пользы с правдоподобными свойствами… Интуитивно понятно [в результате указанных свойств], что тот, кто много работает, имеет меньше времени и возможностей для получения дохода, а наличие большого дохода снижает готовность работать. Производственная функция очень проста: 1 единица труда Тома производит 2 единицы реального дохода, а 1 единица труда Дика дает только 1 единицу дохода. Эти два человека отличаются друг от друга только своей продуктивностью.

Из этих простых предположений следует, что максимизация социального благосостояния требует, чтобы Том работал больше времени, а также получал меньше дохода, чем Дик. Том, хотя и более продуктивный, находится в худшем положении, чем Дик. … У Тома есть абсолютные и сравнительные преимущества перед Диком в преобразовании труда в доход. Преобразуя доход в полезность и благосостояние, Дик не имеет ни абсолютного преимущества, ни абсолютного недостатка, но у него есть сравнительное преимущество. Поэтому Том должен специализироваться на получении дохода, а Дик специализируется на его потреблении….

Любой (воображаемый) утилитарист, которого удовлетворяют соображения такого рода, сделает серьезные упущения. Наиболее очевидно…. , что он будет игнорировать стимулы. … Соображения справедливости также должны входить в любую даже искаженную версию утилитаризма. Этический кодекс может увеличивать благосостояние индивидуумов, только, если его поддерживают все, чего не может быть, если его считают несправедливым (стр. 113-114, курсив Мерфи).

Именно этот последний контраргумент меня беспокоит. Что еще может сделать критик, чтобы показать, что утилитаризм, который в некоторых случаях выглядит правдоподобно, приводит к абсурду в других случаях? Игер, похоже, очень близок к следующему контраргументу:

1. Критик утверждает, что утилитаризм будет означать чудовищное следствие X.
2. Людям не нравятся чудовища.
3. Поэтому, по самому своему определению, утилитаризм не должен приводить к X.

(Прежде чем закончить тему суммирования пользы, я должен сказать, что я был поражен тем, что не нашел упоминания о теореме невозможности Эрроу, которая исключает любую ординальную функцию общественного благосостояния − несмотря на то, что Игер подробно обсуждает различных экономистов welfare и их часто технические аргументы.)

Помимо этих основных вопросов, есть еще один аспект «Этики как социальной науки», который меня беспокоит. Как упоминалось выше, Игер временами кажется довольно пристрастным. Он выказывает «возмущение» к (по общему признанию) нелояльному отношению к утилитаризму некоторых критиков, но и сам рисует карикатуры на своего противника. Например, он обвиняет Уолтера Блока в «непреднамеренном и парадоксальном этатизме» − невысказанной идее о том, что государство несет ответственность за подавление всего зла и поощрение всего добра и если государство чего-то не подавляет, это признак того, что это что-то не является плохим, а даже хорошим.” (стр. 276).

Хотя я согласен с тем, что Блок, в его Defending Undefendable, иногда перегибал палку − например, в случае фальшивомонетчиков − однако, эта возможная ошибка никоим образом не подразумевает этатизм. (Умышленно шокирующий смысл, который Блок вкладывает в термин «герой», объясняется Ротбардом в предисловии к книге). Я не знаю, как Игер мог прийти к такому выводу, кроме как просто иронизируя в свете заявленного антиэтатизма своего противника.

Обсуждая вопрос защиты шантажа Мюрреем Ротбардом на основании естественного права, когда законность и моральная норма не совпадают, Игер (а) обвиняет Ротбарда в том же неуловимом этатизме, приписываемом Блоку, и (б) интересуется, существует ли это различие (стр. 279). Разумеется, Игер должен быть знаком со стандартными аргументами в отношении легализации наркотиков; его критика Ротбарда в этом отношении просто непостижима для меня.

(Чтобы устранить некоторую двусмысленность: В этом контексте аргументы естественного права приводят к понятию права человека, которое затем может быть применено юридическим аппаратом. Я не могу отвечать за других авторов этой традиции, но Мюррей Ротбард, конечно, никогда не собирался выводить всю концепцию частной морали из аксиомы неагрессии. Для Ротбарда то, что является незаконным, является, таким образом, подмножеством безнравственного.)

Несмотря на подробный разбор предшествующих работ и предложение нескольких новых аргументов, “Этика, как социальная наука” Лиланда Игера в конечном счете терпит неудачу в ее попытке спасти утилитаризм от его многочисленных недостатков. Именно потому, что мыслители уровня Игера, Мизеса и Хэзлитта не смогли изложить доктрину удовлетворительным образом, я пришел к выводу, что это невозможно.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина
Редактор: Владимир Золоторев