Недавно мне на глаза попался текст Либертария (с большой буквы Л — члена либертарианской партии) Карла Милстэда «Потребность быть анархистами». Этот текст является хорошей иллюстрацией некоторых опасностей, грозящих тем, кто полагается на утилитаристские аргументы, и слишком сосредоточен на «стратегии» и «тактике». Он также демонстрирует важность принципов, и внимательного различения стремления к истине и отстаивания прав от активистских забот.

Милстэд, владелец сайта Holistic Politics (res ipsa loquitur  — «название говорит само за себя»), утверждает, что нам, либертариям, неудобно с правительством, потому что «налогообложение — это грабеж». С другой стороны, если мы «призываем … к отсутствию правительства», то «подвергаемся насмешкам». Поэтому перед нами либертариями стоит дилемма: куда ни кинь — всюду клин.

По-видимому, подвергаться насмешкам нежелательно — это, вероятно, не лучший способ «достичь результатов». (Видите, как активистское мышление вползает в вопрос о том, в чем состоят наши права, и оправдана ли агрессия?) Поэтому Милстэд хочет разрубить этот гордиев узел, отказавшись от смешной оппозиции грабежу и государству, если у него получится найти способ их оправдать. Так активистское или тактическое мышление заставляет Милстеда искать способ оправдания грабежа, и на сцену выходит утилитаризм. И активизм, и утилитаризм оттесняют принципы в сторону, как досаждающее неудобство. В ультра-прагматическом, постоянно меняющемся взвешивании и балансировании утилитаризма нет места принципам; активистам нужны результаты, и немедленно — черт побери! — а не какие-то там принципы!

В заключение Милстэд приходит к выводу, что мы должны «смириться с некоторым грабежом, чтобы стало возможным минимальное государство, которое максимизирует свободу». Он основывает свой вывод на идее о том, что если данный акт грабежа создает достаточно прибавочной стоимости, чтобы «дать адекватную компенсацию» жертве, то это стоит сделать и это оправдано: и жертва цела, и остальное общество более сыто. Например, в случае национальной обороны или «проселочных дорог» благодаря «экономии на масштабе» правительство может делать эти вещи дешевле, так что «большинство взимает налог с  каждого, чтобы распределить бремя финансирования новой оборонной системы. Это грабеж в отношении меньшинства. Но, предположим, что экономия на масштабе такова, что сумма этого налога составляет менее половины от той суммы, которую люди должны были бы выложить за оборону, если бы они оплачивали ее сами. В итоге мы имеем грабеж с адекватной компенсацией».

Отступление: я давно заметил, что многие молодые дерзкие либертарии активистского толка, которые очень мало интересуются теорией и Всем Тем, Что Случилось Ранее — возможно, под влиянием Айн Рэнд? — зачастую незнакомы с огромным массивом либертарной литературы и хотят изобрести колесо с чистого листа (по моему опыту, многие инженеры практикуют подобный прагматичный, изолированный, почти антиинтеллектуальный подход в своих политических воззрениях). Не знаю, применимо ли это наблюдение к данному автору, но он, кажется, пребывает в счастливом неведении по поводу того, что этот его выпад против теории является не более чем рудиментарной версией того, что теоретик утилитарной теории права Ричард Эпштейн предложил в своей книге «Захват: частная собственность и принудительная национализация».

Как бы то ни было, Милстэд пытается оправдать свои рассуждения, обращаясь к Ротбарду:

«Согласно Библии вор должен возместить вдвойне. Если он так поступит, то может ступать свободно. Мюррей Ротбард призывал  придерживаться того же принципа в «Этике свободы». Другими словами, воровство морально приемлемо, если всем жертвам возмещено вдвойне».

«Другие слова» Милстэда не следуют из рассуждений Ротбарда, и вообще ошибочны. Ротбард всего лишь приводил доводы в пользу определенного стандарта реституции по факту совершенного преступления. Казалось бы, вполне очевидно, что определение стандарта для подлежащего уплате возмещения за преступление никоим образом не делает преступление «морально приемлемым». Будь это так, это означало бы, что если некто пытается отобрать мою собственность, я обязан позволить ему сделать это, если он предложит мне достаточно денег. Но ведь это не так. Одни нормы устанавливают, что можно предпринять, чтобы остановить  преступление, но совсем другие нормы регулируют, что должно или может быть предпринято после того, как станет слишком поздно для того, чтобы это преступление остановить. Если некто пытается отобрать мой автомобиль, я могу применить силу, чтобы его остановить. Готов доказать, что для предотвращения преступления оправдано даже убить нападающего, если потребуется. Однако после того, как преступление совершено, убийство преступника уже не предотвратит его, поэтому, пожалуй, единственное средство в распоряжении пострадавшего — это какая-либо форма реституции (возмещения). Но это не означает, что реституция оправдывает преступление!

Более того, если бы воровство было морально приемлемым при условии выплаты достаточного по размеру возмещения, то те же рассуждения были бы применимы ко всем преступлениям, включая преднамеренное убийство, изнасилование и пытки. По этой логике, если миллиардер может выплатить вашим наследникам миллионы долларов в качестве компенсации за то, чтобы запытать вас до смерти против вашей воли, то этот его акт преднамеренного убийства является морально приемлемым.

Здесь Милстэд, возможно, сам того не желая, доводит утилитаризм до абсурда, избавляя своих критиков от лишней заботы. Как уже неоднократно отмечалось, утилитаристские нормы позволяли бы, к примеру, отчаявшемуся насильнику изнасиловать женщину легкого поведения, поскольку по утилитаристским стандартам можно утверждать,  что наносимый ей ущерб невелик, а польза ему — огромна, а это в итоге равно чистой пользе для общества; или обложить налогом богача, чтобы поддержать бедняка, ведь ценность денег для обездоленного намного выше, чем для состоятельного. И так далее. Утилитаристы обычно отрицают пригодность подобного развития их идей, но Милстэд здесь, кажется, приветствует это.

На мой взгляд, аргументы нашего автора демонстрируют опасность рассуждений, основанных на утилитаристских понятиях: вы начинаете полагать, будто в преступном акте нет ничего дурного, покуда некоторые люди извлекают из него выгод больше, чем жертва испытывает страданий. При этом из центра внимания уходят индивидуальные права, как и различие между жертвой и агрессором.

В любом случае, использование утилитаризма проблематично с нескольких сторон. Во-первых, он этически несостоятелен, ибо утверждение о том, что грабеж оправдан, если приносит кому-то выгоду, не доказано и является ошибочным. Во-вторых, он экономически бестолков, поскольку субъективная и ординальная природа ценности делает принципиально невозможным определение того, приносит ли результат конкретного захватнического акта «чистую выгоду» или «излишек» (см. «К реконструкции полезности и экономики благосостояния» Ротбарда).

Более того, даже если забыть об этической и методологической проблемах утилитарных норм, они будут абсолютно неприменимыми на практике, если учесть коррумпированную природу государства. В самом деле, как и в случае утилитаристских аргументов по вопросу об интеллектуальной собственности, никто из авторов утверждений о «чистой выгоде» тех или иных мер никогда не предпринимает серьезной попытки продемонстрировать их истинность. Вместо этого они утверждают, что «защита» — это «очевидное» общественное благо, которое выдерживает проверку; что «дороги» — это «элементарные примеры»; и так далее. Они никогда не смогут предъявить вам размер предположительного «излишка» ни в долларовом эквиваленте, ни в «утилях»; они просто знают, что он есть. И они никогда не предпринимают серьезных попыток учесть все издержки. Например, даже если бы утилитаризм не был бессмыслицей, и даже если представить, что национальная оборона и общественные дороги приводят к «излишкам», которые могут быть использованы для компенсации жертвам (Эпштейн сравнивает это с мерами, ведущими к увеличению «размера пирога»), то из чего здесь следует, что государство, однажды наделенное властью заниматься перераспределением богатств, ограничится исключительно «эффективными» изъятиями?  Естественно, существует огромный риск — даже неизбежность — того, что государство не ограничит само себя только тем списком занятий, которыми оно «должно» заниматься.

Вдобавок, даже если государство ограничится «эффективными» занятиями, то делать с растущими как на дрожжах издержками этих занятий? Допустим, что национальная безопасность приносит гражданам больше пользы, чем им обходятся изымаемые у них налоги (и что купить защиту на свободном рынке будет стоить дороже). Будет ли это по-прежнему так десяток лет спустя, когда государство решит занять свою изнывающую от безделья армию  осуществлением имперских амбиций? Или когда использование армии спровоцирует войну, которая приведет к введению государством воинской повинности? И так далее.

Другими словами, утилитаризм настолько же этически несостоятелен, как и экономически  бессвязен (подробнее см. стр.12-15 этой статьи). Ему не по силам оправдать грабеж.

Концентрация на тактике и стратегии также ведет к сумбурности по вопросу либертарных принципов. Наш автор пишет:

«Перед либертариями стоит серьезная дилемма. Либо пойти на макиавеллиевский компромисс и смириться с некоторым грабежом, чтобы сделать возможным минимальное государство, максимизирующее свободу, либо безрассудно броситься вперед, призывая к отсутствию правительства, и надеяться на лучшее, основываясь на неких смелых теоретических экстраполяциях. Первое нас смущает. Второе делает нас объектом насмешек. Больше 99% людей полагают анархию слишком рискованной для того, чтобы к ней стремиться.»

Милстэд фокусируется на стратегии, тактике, активизме и риторике, что совсем не удивительно для Либертария-партийца. Подобная ориентированность зачастую ведет к тому, что либертарии путают «то, что убеждает людей» с «тем, что истинно». Для принципиальных либертариев не составляет труда увидеть различие между тем, что правильно и истинно, и тем, что вероятно, и в чем мы можем преуспеть. Это разные вопросы. Но зацикленным на стратегии очень трудно отвести глаза от нее и от «того, что работает». Если принципиальный либертарий говорит, что «государственное образование неправомерно, и должно быть отменено», то типичный ответ тактико-активиста звучит как «но это же нецелесообразно» или «обывателя в этом никогда не убедить». Другими словами, активист ошибается, путая то, в чем можно убедить, с тем, что истинно. Но идейный активист зачастую еще и считает то, в чем сегодня сложно кого-то убедить, бесполезным, а значит и практически ложным; он начинает полагать, что истинность на самом деле не имеет значения и что значение имеют только результаты. Конечно же, оба вопроса — какая стратегия достижения свободы является наилучшей? что такое свобода? — имеют свою ценность и роли. Но они не одинаковы.

В случае Милстеда, его активистско-тактический подход мешает ему правильно понять природу анархизма и либертарианства. Быть анархистом — не значит «безрассудно броситься вперед, призывая к отсутствию правительства, и надеяться на лучшее, основываясь на неких смелых теоретических экстраполяциях». Так может думать только активист, поскольку он мыслит категориями того, за что мы выступаем и чего пытаемся достичь. Но анархисты как таковые не «предпочитают» некую «альтернативную систему». Быть анархо-капиталистом означает другое.

Как я уже отмечал в другой статье, быть анархо-капиталистом означает попросту понимать, что (а) агрессия неправомерна и (б) даже минархистское государство обязательно совершает акты агрессии, и поэтому тоже является неправомерным. Это не значит, что ситуация анархии случится или что она «осуществима», и т.п. Это означает только то, что либертарий-анархист выступает против всех видов агрессии: как частной, осуществляемой преступниками, так и институционализированной, которая сходит с рук государству лишь потому, что огромная часть населения считает ее легитимной.

Говоря иначе, если некто не анархист, это значит, что он либо полагает, что государство не  совершает актов агрессии, либо считает агрессию (в некоторых случаях) правомерной. Нужно отдать должное Милстэду, он не пытается уклониться от этого. Он признает, что государство совершает акты агрессии. Ведь, в конце-концов, он пытается оправдать грабеж. Он просто полагает, что в некоторых случаях агрессия допустима — эту точку зрения широко разделяют социалисты и преступники. Как я отметил выше, его аргументы в поддержку правомерности агрессии бестолковы. С одной стороны, его рассуждения, по-видимому основываются на нежелании «быть осмеянным». Это, очевидно, не является основанием для насильственного вторжения в тела или имущество других людей. И уж конечно оно никак не удовлетворит либертариев, выступающих против агрессии в принципе. Его довод также опирается на утилитаристскую аргументацию, и базируется на ложном допущении о том, что преступление можно оправдать заблаговременно, заставив преступника уплатить соответствующую пошлину. (См. также эту заметку Мануэля Лора, критикующую политический градуализм и анти-радикализм Милстэда).

Я не говорю, что попытка Милстэда оправдать чуточку агрессии является неискренней или злонамеренной. На самом деле, это распространенное явление, и, вероятно, искреннее. Наверное, ему бы хотелось уменьшить агрессию, но он готов разбить яйца, чтобы приготовить омлет. Однако если все либертарианство произрастает из противостояния агрессии, желания мира, гармонии, сотрудничества — как и следует, я полагаю — то предложенное оправдание грабежа попросту не либертарно. 

26 января 2006 г.

Перевод: Андрей Сорокин, Александр Иванов