From Subsistence to Exchange and Other Essays, by Peter Bauer Princeton University Press

Питер Бауэр обладает редкой способностью: он умеет видеть очевидное. Несколько философов, обсуждаемых в этом выпуске — Роулз, Дворкин и Коэн, — постоянно твердят о равенстве. Капитализм должен быть осужден, говорят они, из-за неравенства. Какой бы продуктивной ни была система, она не выдерживает испытания этикой.

Бауэр выдвигает два тезиса о равенстве, которые ускользнули от внимания упомянутых выше мыслителей. Бауэр спрашивает: на чем основано требование равенства? Является ли эгалитаризм этически необходимым? Нет, отвечает он, не является: идеология равенства зиждется на зависти. Согласно догме эгалитаризма, богатые обладают, по крайней мере, значительной частью своего богатства несправедливо, получив его за счет эксплуатации бедных. Разве бедные, убедившись в этом, не воспылают лютой ненавистью к тем, кто отнял у них то, что должно принадлежать им?

Наш автор пишет: “Настойчивое стремление к политически организованному перераспределению внутри стран и между ними также разжигает зависть и недовольство… Зависть и недовольство — это разрушающие душу чувства, разъедающие страдающих ими людей” (с. 104). Бауэр не стесняется бросать вызов Папе Павлу VI, который в определенной степени симпатизировал эгалитаризму на богословской почве. “То, что утверждает Папа, как и многие другие современные священнослужители, поощряет один из семи смертных грехов” (с. 104).

На это можно ответить очевидным образом. Разве аргумент Бауэра не предполагает, что капиталистические способы распределения богатства справедливы? А если это не так, то не является ли недовольство бедных вполне обоснованным?

Наш автор, конечно, предвидел этот момент; он посвящает большую часть книги тому, как возникает неравенство между нациями. Но пока я хочу оставить этот вопрос в стороне. Предположим, что теория Ролза или Дворкина верна: доходы и богатство должны распределяться гораздо более равномерно, чем сейчас. Следует ли из этого, что пункт Бауэра о зависти можно отбросить?

Я так не думаю. Не лучше ли бедным сосредоточиться на продуктивных способах самовоспитания? Даже если философская теория покажет, что они имеют право на большее, чем у них есть, не кажется очевидным, что их время лучше потратить на агитацию за перераспределение.

Нетрудно догадаться, что ответит эгалитарист. Не является ли предложенное мной направление мысли просто апологетикой капитализма, призванной оправдать богатых и их незаконно нажитые доходы? Читатели должны судить сами.

Когда Бауэр предупреждает о пагубных последствиях зависти, он опирается на богатый исторический опыт. Зависть к продуктивным меньшинствам была широко распространена и часто приводила к жестоким расправам, которые разжигали народные страсти в ущерб морали и экономическому прогрессу. Бауэр приводит такой пример: “В Малайзии, например, экономические показатели китайцев на протяжении многих лет значительно превосходили показатели малайцев, несмотря на давнюю дискриминацию в их отношении. В последние годы попытки бороться политическими средствами с результатами их превосходства в экономике стали краеугольным камнем официальной экономической политики” (с. 101).

Дискриминация продуктивных слоев населения на основе зависти — не единственное плохое последствие эгалитаризма, которое обнаруживает наш автор. Стремление к равенству неизбежно ведет к росту государства. Не равенство, а тирания правительства над остальными возникает в результате следования песне сирены эгалитарной справедливости.

Бауэр подчеркивает актуальность этого момента. “В открытом обществе попытки устранить или даже существенно уменьшить разницу в доходах расширяют власть принуждения, то есть неравенство между правителями и управляемыми. Это также подразумевает политизацию экономической жизни… Широкая политизация жизни увеличивает призы политической власти и, соответственно, ставки в борьбе за них. Это, в свою очередь, обостряет политическую напряженность, по крайней мере до тех пор, пока оппозиция не будет насильственно подавлена или эффективно деморализована. Политизация жизни, часто осуществляемая во имя равенства, во многих странах привела к тому, что вопрос о том, кто контролирует правительство, стал вопросом первостепенной важности, даже вопросом жизни и смерти для миллионов людей” (с. 144).

Упор на исторический пример — не самый распространенный способ заниматься экономикой сегодня; экономическая статья, которая не состоит в основном из уравнений или эконометрических временных рядов, имеет мало шансов привлечь внимание в элитных кругах. Бауэр очень старается защитить свой метод, и его критика доминирующего подхода представляет большую ценность для сторонников австрийской школы.

Бауэр применяет свой метод изучения исторических примеров, чтобы ответить на поставленный ранее вопрос. Почему некоторые страны намного богаче других? Приобрели ли богатые богатство за счет эксплуатации бедных? Вместо того чтобы прибегать к сложному теоретизированию, Бауэр приводит простой факт. “Самые бедные и отсталые страны до недавнего времени не имели внешних экономических контактов и зачастую никогда не были колониями Запада. Поэтому очевидно, что их отсталость нельзя объяснить колониальным господством или международной социальной стратификацией” (с. 54).

Еще один очевидный момент — очевидный, если только Бауэр обратил на него наше внимание, — подкрепляет его нападки на эксплуататорскую теорию бедности. Страны, которые чаще всего обвиняют в эксплуатации, такие как Великобритания и США, сами начинали как бедные государства. Поскольку они были первыми развитыми экономиками, их ранняя бедность не могла быть следствием экономической эксплуатации со стороны более развитых стран.

Чем же тогда объясняется бедность наций? Самый популярный ответ — “порочный круг бедности”. (Эта точка зрения часто сочетается с теорией эксплуатации, но это не обязательно так).

Предположим, что в результате эксплуатации или по иным причинам нация стала бедной. Утверждается, что, оказавшись в таком положении дел, она не сможет выбраться из него. “За гипотезой порочного круга стоит четкая модель: рост доходов зависит от инвестиций; инвестиции зависят от сбережений; сбережения зависят от доходов. В основе этой модели лежит представление о том, что низкий уровень дохода сам по себе препятствует инвестициям, необходимым для его повышения, а значит, темпы экономического роста нулевые или незначительные” (с. 45).

Как и следовало ожидать, опровержение Бауэра сводится к приведению очевидного факта. “Объем инвестируемых средств не является критической независимой детерминантой экономического прогресса. Если бы это было так, миллионы людей не смогли бы за несколько лет перейти от бедности к процветанию… накопление капитала было незначительным фактором в прогрессе Запада с XVIII века, периода, особенно благоприятного для продуктивных инвестиций” (с. 45).

Вышеупомянутая теория страдает от материалистического заблуждения: она приравнивает материальные ресурсы к экономическим активам. При этом она игнорирует способности и предприимчивость людей, которые, как утверждается, неизбежно погружаются в нищету. “Бедные люди могут создать или получить достаточно средств, чтобы начать путь к прогрессу… Они могут откладывать скромные суммы даже из небольших доходов, чтобы сделать возможными прямые инвестиции в сельское хозяйство, мелкую торговлю … и для многих других целей” (с. 451). Важность внутреннего рынка является постоянной темой книги, и Бауэр энергично нападает на тех, кто отвергает посредников как непродуктивных.

Только по одному пункту тщательно выстроенной аргументации этой книги я бы рискнул высказать критику, и она вытекает из достоинств автора. Он считает очевидным, что более продуктивные и талантливые люди заслуживают того, чтобы получать прибыль от роста благосостояния потребителей, который порождает их деятельность. Таким образом, как только ему удается показать, что богатство возникает в результате превосходства таланта, а не эксплуатации, он считает, что опроверг доводы эгалитаристов. В силу избытка здравого смысла он не представляет, что некоторые теоретики эгалитаризма могут признать и затем отвергнуть его точку зрения. Они утверждают, что превосходящий талант не заслуживает вознаграждения. Бауэр, несомненно, отверг бы эту точку зрения как очевидный абсурд; к сожалению, этот абсурд доминирует в современной политической теории.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев