Собственность является ключевым экономическим принципом для функционирования рынков и гармоничного сосуществования их участников. Правда, для слова “собственность”, как и для многих вещей в современном мире, очень подходит сцена (и сопровождающий мем) из фильма 1987 года “Принцесса-невеста”: “Ты постоянно используешь это слово; я не думаю, что оно означает то, что ты думаешь”.

Для марксистов собственность означает несправедливое накопление ресурсов. Большинство американцев, услышав это слово, подумают о своих домах. Для Мюррея Ротбарда и многих других либертарианцев, которые глубоко размышляли о природе общества, собственность означает цивилизацию и “подразумевает право находить и преобразовывать ресурсы: производить то, что поддерживает и продвигает жизнь”.

Права собственности создают возможность принимать общественное решение о том, как использовать ресурсы, для которых существуют конкурирующие цели. Иными словами, люди используют права собственности, чтобы определить, кем, в какое время и для какой цели может быть использован тот или иной участок земли или предмет. Вместо того чтобы иметь сложную систему определения наиболее важных коллективных целей и средств их достижения, мы радикально децентрализуем решение, позволяя каждому владельцу апельсинов, домов или машин решать, как и когда ими распоряжаться. Так происходит потому, что некоторые ресурсы имеют конкурирующие и взаимно исключающие использования, и общество использует “собственность” как механизм для передачи решений по поводу этих ресурсов.

Редкость, как утверждал Лайонел Роббинс, является основной проблемой, порождающей экономику.

Все это приходит на ум, когда я смотрю мини-сериал “The Playlist” о становлении музыкального стримингового сервиса Spotify. Шоу, основанное на книге “Spotify Inifrån” (изданной на английском языке как “The Spotify Play”), содержит множество размышлений об экономической ценности, редкости и собственности. Основной конфликт, проходящий через шоу (и индустрию, которую Spotify разрушил десять или двадцать лет назад), насыщен разговорами о природе собственности, а именно об интеллектуальной собственности. Оценка того, почему интеллектуальная собственность не является собственностью, позволяет нам понять, что же это за концепция.

Одна сцена особенно показательна. Персонаж-кодер Андреас громко жалуется на монетизацию его чистого и освобождающего программного обеспечения. То, что он и его команда создали, должно было быть другим, должно было дарить музыку каждому бесплатно, вместо того чтобы стать очередным капиталистическим бизнесом с платными доступами и другими финансовыми препятствиями.

Затем, после технического прорыва, он с гордостью восклицает, что они “подали заявку на патент этим утром”, не осознавая, что таким образом он действует по тем же экономически неграмотным правилам, которые он недавно осуждал.

Патенты – это способ использовать закон для монополизации ресурса, который в противном случае был бы воспроизводимым и бесплатным. Аудиофайлы MP3 разрушили индустрию авторских прав, пишет Кнут Сванхольм, биткоинер, увлекающийся австрийской экономикой (его небольшая книга по праксеологии, выпущенная в прошлом году, достойна прочтения). В книге “Bitcoin: Everything Divided by 21 Million” он пишет,

Аудиофайлы внезапно стали доступными для обмена среди интернет-пользователей, поскольку они стали маленькими. Это было началом эффекта домино, который вскоре сделал всю индустрию звукозаписи устаревшей. И не только индустрию звукозаписи, но и всю развлекательную индустрию. Любой компьютерный файл теперь мог быть бесплатно передан любому человеку на Земле через интернет.

Компьютерные файлы, такие как записанная музыка, стали неконкурентными и — за исключением продукции нескольких бизнес-гигантов — бесконечно копируемыми и неисключаемыми. Поэтому, файлы не являются собственностью, так как они не являются редкими.

Физическая и экономическая (но не юридическая!) неспособность создателей рецептов, изобретений, музыки или других вещей, которые технологии делают неконкурентным исключить тех, кто использует эти вещи, является тем самым принципом, который делает “интеллектуальную собственность” несобственностью.

Людвиг фон Мизес, хотя и высказывался по этому поводу двусмысленно, понимал, что главное в этом неправильно обозначенном термине — это “неисчерпаемость их услуг: Эти услуги, следовательно, не являются редкими, и нет необходимости экономить их использование.” Инновации и другие рецепты, " — писал он в “Человеческой деятельности”:

являются бесплатными благами, так как их способность производить определенные эффекты неограниченна. Они могут стать экономическими благами только в том случае, если они монополизированы и их использование ограничено… [Патенты] считаются привилегиями, реликтом эволюции, когда правовая защита предоставлялась авторам и изобретателям только в силу исключительной привилегии, предоставленной властями. Они вызывают подозрения, так как патентованные продукты являются выгодными только тогда, когда позволяют продавать по монопольным ценам.

Если вы все еще думаете, что в законах об интеллектуальной собственности есть какая-то ценность, представьте такую аналогию. Учительница математики объясняет пятиклассникам, что существует универсальная связь между длиной основания, высотой и гипотенузой прямоугольного треугольника. После урока, когда скучающие ученики выходят из класса, учительница идет в административный офис, заполняет стандартную форму авторского права и отправляет платеж в Фонд Пифагора.

Это кажется абсурдным для большинства наблюдателей. Никто не может владеть теоремой Пифагора, в том же смысле, как мы владеем рубашками, домами или виноградниками. Даже если бы существовал известный создатель (не Пифагор), уже давно прошли все разумные сроки перехода защищенного авторским правом материала в общественное достояние. Но почему нет? В чем разница между теоремой Пифагора и, скажем, музыкой Тейлор Свифт?

Обычно приводят два аргумента. Во-первых, если мы не будем вознаграждать создателей — будь то в музыке, искусстве или инновациях, — они перестанут создавать. Наблюдения за работой практически любого создателя, показывают, что это неверно также нет доказательств; того, что патенты увеличивают количество инноваций или их продуктивность. Большинство классических произведений искусства, литературы, и музыки, а также большинство классических инноваций были созданы обычными трудягами или страстными экспериментаторами, иногда при поддержке богатых покровителей.

Во-вторых, несколько персонажей музыкальной индустрии в саге о Spotify неоднократно ссылаются на призыв к справедливости, подобной трудовой: “Разве я не имею права на вознаграждение за свой труд, как и все остальные, получающие зарплату?”. Экономический факт: нет, не имеете. Экономические сделки и права собственности, которые мы используем для их регулирования, неразрывно связаны с редкостью. Мы не назначаем цену и не совершаем сделок с кислородом, комплиментами или рецептом вкуснейшего мясного рагу вашей бабушки не потому, что они не ценны, а потому, что они не редки. Ваша музыкальная “работа” больше похожа на это, чем на трудовой договор. Использование одним человеком неисключаемых, не имеющих конкурентов нематериальных благ не мешает другому человеку использовать их. Вы не заслуживаете денежной компенсации просто за свой тяжелый труд, за то, что вы дышите, или за то, что вы хороший человек для других. Вы заслуживаете экономической компенсации, когда используете ограниченные ресурсы для создания ценности для других.

Собственность связана с физической природой мира и проистекает непосредственно из нехватки вещей. Для человечества лучше воздержаться от искусственного взимания ренты с нетривиальных и неосязаемых идей.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев