Во время посещения выставки, посвященной эпохе викингов в Историческом музее в Стокгольме, я наткнулся на мемориальный рунический камень, который уствновили Скули и Фолки в Торсатре в Уппланде. ¹ Этот камень рассказывает об их брате Хусбьорне, который умер от болезни во время сбора налогов в далеком Готланде. Теперь, несколько лет спустя, я нашел фотографии этого камня, и она натолкнула меня на мысль, что этот камень может что-то сказать нам о природе налогов. Короткая руническая надпись также подстегнула мое воображение, и я представил себе нечто вроде следующего:

Готланд, Швеция, 1061 год нашей эры

Гуннар и предводитель разбойников Хусбьорн действуют стремительно. Они решили, что настало время атаковать Уффира, владельца фермы, который своей силой и уверенностью воодушевляет обороняющихся.

Вначале Гуннар и Хусбьёрн добиваются успеха. Хусбьорн своим щитом выбивает меч из правой руки Уффира. Уффир громко кричит и этот крик боли перекрывает шум битвы.

Уффир разъярен нападением бандитов и полон страха за свою жизнь и жизнь своих близких. Он накачан до краев пьянящим адреналином. Это позволяет ему, несмотря на боль удерживать позицию и парировать удар Хусбьёрна в шею. Но Хусбьёрн и Гуннар не в первый раз выполняют свой маневр: предводитель разбойников начинает мощную атаку щитом и Гуннар следует за ним.

Поэтому Хусбьорн не удивляется, когда его лицо заливает теплая и липкая струя крови. Он взволнованно ворчит, когда вдруг понимает, что что-то пошло не так.

Это не кровь Уффира.

Глотка Гуннара перерезана точным ударом короткого и очень острого лезвия. Это сделала твердая рука Илвы, жены Уффира. Однако, в настоящий момент он не обращает внимания на то, что Гуннар убит и на то, кто его убил.

Точно так же только позже он поймет, кто всаживает меч, все еще истекающий кровью Гуннара, глубоко ему в рот. Хусбьорн пятится от лезвия, с трудом вырывая его из лица. Он понимает, что теперь его выбор — между бегством и смертью. Его глаза, ненадолго встречаясь с Уффиром, не находят ни малейшего следа милосердия на разгневанном лице защитника. Рука, которую Хусбьёрн и Гуннар оставили невредимой, огромна и сильна и полностью готова выплатить долг, которого грабители справедливо заслуживают.

Хусбьорн не умрет от руки Уффира. Хусбьорна спасут его разбойники, которые потеряют еще двоих в схватке с защитниками фермы, прежде чем они отступят, без какой-либо добычи, которую они надеялись получить.

По возвращении в лагерь, начинаются попытки спасти жизнь Хусбьорна, но он не может ни есть, ни пить. Его глубокая рана заражается и так сильно воняет, что его люди тянут соломинки, чтобы решить, кто будет наливать воду в рот их вождю.

Хусбьорн умирает несколько дней спустя, убитый женщиной, которая не позволила себе и своей семье стать жертвами грабителей.

На следующий день после его смерти прибывают братья Хусбьорна — Скули и Фольки, разбогатевшие в результате более успешных набегов и грабежей в других местах. Они хоронят его как вождя викингов.

Вернувшись домой в Торсатра в Уппланде, Скули и Фолки думают, как увековечить память Хусбьорна. Да, их брат погиб в битве, но это случилось от руки женщины, и кроме того, он обратился в бегство. Они решают, что на камне будет написано, что он умер от болезни. Они также говорят мастеру рун написать, что это было во время сбора долга:

“Скули и Фолки воздвигли этот камень в память о своем брате Хусбьёрне. Он заболел за границей, когда брали гьяльд на Готланде”.

«Гьяльд» как эвфемизм для грабежа

Гьяльд — древнескандинавское слово для обозначения долга, так викинги-грабители называли разбой, в котором участвовал Хусбьорн. Это слово создавало впечатление, будто жертвы что-то должны преступникам. Если они добровольно не платили свои “долги”, то насилие над ними выглядело вполне заслуженным.

Наследники грабителей викингов унаследовали этот трюк, но вместо этого они используют слово “налогообложение”. Они также сделали “налогообложение” настолько систематическим, что сегодня редко можно услышать о том, чтобы кто-либо сопротивлялся ему достаточно твердо, чтобы довести дело до фактического применения насилия.

Может показаться глупым называть воровство другим словом, скрывая, что это такое на самом деле. Кто поверит в то, что у Хусбьорна из Уппланда есть какой-то “гьяльд”, который можно собрать на Готланде? Кто в здравом уме мог хотя бы на короткое время подумать, что Уффир, Илва, их дети и люди, живущие с ними на ферме и работающие на них, заслужили насилие, принесенное этими нецивилизованными зверями? Однако, для грабителей крайне важно использовать слова, скрывающие то, что на самом деле происходит. Это помогает при наборе бойцов для участия в рейдах: будучи людьми, мы хотим считать себя хорошими парнями. Это также ослабляет попытки жертв призвать на защиту родственников. Нельзя недооценивать важность того, как именно рассказывается история. Это слишком хорошо понимал Густав Эрикссон Ваза, которого в шведских школах часто называют отцом-основателем Швеции.²

Густав Ваза установил свою власть на большей части того, что мы сегодня называем Швецией, но были очаги сопротивления. Самым яростным из повстанцев был Нильс Дакке, которому удалось собрать большую армию для сопротивления Вазе и его антикатолической политике.³

В течение долгого времени армии короля не могли одолеть Дакке.

Лекарством короны оказались высокоэффективные кампании клеветы, в которых Дакке изображался подлым трусом. Армия Дакке сократились, поскольку его репутация была запятнана, а вербовка новобранцев для короля сильно упростилась. В отличие от наших вымышленных героев Уффира и Илвы, Нильс Дакке заплатил наивысшую цену за свое сопротивление злоупотреблениям короля. Сам он погиб в бою, а затем Густав Ваза убил всю его семью.

Конечно, требуется время, чтобы превратить правду в ложь и законную защиту себя и своей собственности превратить в послушный, а иногда даже гордый отказ от того, что вам принадлежит.

Грабителям нужно решить непростую задачу — изменить положение дел, при котором большинство людей знает, что они имеют право защищаться, когда кто-то более сильный собирается присвоить их имущество и при котором мало кто согласится с тем, что переименование воровства — это такое мощное заклинание, которое способно дематериализовать преступление. Грабители не могут пойти на риск того, что жертвы могут проявить желание и способность защитить себя. Хусбьорн и его банда грабителей согласятся с этим.

Пока грабители сохраняют свою способность к насилию, они способны переживать временные спады. Примечательно, что, переход от диктатуры к демократии не принес ни одного дня передышки от систематического грабежа. Когда-то набеги совершали армии самопровозглашенных королей. Сегодня подданным разрешено лишь незначительное выражение мнения о том, кто должен владеть ключами от машины, которая организует и поддерживает грабеж.

Грабители используют все свои силы, чтобы разрушить естественное понимание того, что вас грабят. Сбор налогов был бы намного дороже и сложнее, если бы все оставалось так, как было в эпоху викингов или даже во времена Нильса Дакке — с людьми, которые готовы защищать себя и то, что им принадлежит. Вот почему сильные мира сего идут по стопам Густава Вазы, культивируя миф о том, что “государство — это мы”, — что мы сами на самом деле решили, что мы должны быть ограблены.

Сегодня государство зашло так далеко, что его подданные полностью забыли, что налогообложение — это грабеж. Поэтому желание сохранить свою собственность и самому решать, как ей следует распорядиться считается эгоизмом самого низкого уровня. Очевидный факт, что налогообложение является грабежом, считается “мнением” и очень непопулярным мнением.

Тысячу лет спустя налоги все еще грабеж

Но по сути ничего не изменилось. Налогообложение — это грабеж, потому что налоги вы платите не добровольно. При сборе налогов государство по-прежнему готово использовать массовое насилие, чтобы заставить своих подданных платить. Оно также угрожает насилием, чтобы заставить некоторых подчиненных, таких как работодатели и владельцы магазинов, помочь ему в грабеже других подчиненных⁴ — то, есть, делать то, что большинство людей отказалось бы сделать, если бы вместо “налогообложения” использовались надлежащие термины.

Государство терпеливо тратит свое время на то, чтобы сознательно и неуклонно сдвигать стойки ворот. Теперь, когда большинство его подданных впервые слышат о том, что налогообложение — это грабеж, они реагируют одинаковыми смехотворно предсказуемыми возражениями. Они говорят такие вещи, как:

• “Зато у нас бесплатное образование и здравоохранение!” (Какие именно “бесплатные” блага будут перечислены, зависит от конкретного государства.)

• “Кто будет строить дороги?”

• “Вы всегда можете уйти” ⁵.

Последнее из этих возражений отчасти является ошибкой в ​​рассуждении: ergo decedo⁶. Оно в основном используется как способ помешать кому-то информировать других о том, что налогообложение является грабежом. Представьте, если бы все возражения против того, как обстоят дела, были встречены “аргументом”, что вам следует уйти, если вам не нравится положение дел — как бы мы тогда могли совершенствовать что-либо? Стремление к улучшению нашего отношения друг к другу не должно встречаться с такой враждебностью.

Иногда аргумент о том, что “вы можете уехать” основывают на идее общественного договора: поскольку вы здесь живете, вы якобы согласились с условиями и должны платить без жалоб. Такого контракта не существует. Его не было и в те времена, когда грабители из Торсатры приезжали требовать гьялда у жителей Готланда. Концепция контракта основана на добровольном соглашении между подписывающими сторонами. Социальный “контракт” — это чистое порождение воображения, в нем нет и следа чего-либо добровольного, ни соглашения, ни сторон, ни подписей.

Другие возражения еще более странны для человека, который не принимает описания преступления преступником. Разве грабеж перестает быть грабежом, потому что вор тратит часть добычи на то, что вам нравится?

Финансирование чего-либо с помощью грабежа контрпродуктивно даже в том случае, если вам нравится то, на что вор использует деньги. Кроме того, если вам действительно нравятся эти товары и услуги, как так получилось, что вы еще не приобрели их на момент грабежа?

Мы, люди, должны находиться в мире, чтобы совершать добровольные действия, создающие ценность. Сила, принуждение и грабеж служат гарантией того, что богатство, которому требуются условия свободы⁷, никогда не будет создано.

Здравоохранение, финансируемое путем грабежа, в конечном итоге станет никудышным. По прошествии некоторого времени из-за действия неумолимых законов экономики оно превратится в нечто очень неприятное⁸. То же самое касается всего, что финансируется с помощью налогов. Как вы думаете, почему наши дороги так переполнены и почему они в таком плохом состоянии? Почему после того, как дети потратят десять лет на обучение в государственной школе, многие из них все еще не могут читать, писать или заниматься математикой на достойном уровне? Вы заметили, что охрана, финансируемая грабежом, либо не защищает людей (как в США), либо настолько бесполезна, что люди вообще не рассчитывают на нее в качестве охраны (как в Швеции)?

Любое человеческое объединение, не основанное на согласии, означает, что совершается преступление. Если вы чего-то хотите, вы должны заплатить за это сами. Если вы хотите, чтобы появилось что-то общее, вы должны использовать диалог и аргументы, чтобы убедить других присоединиться к вам в финансировании. Использование насилия или угрозы насилия для принуждения других — это не цивилизованный способ поведения. Неправильное не может стать правильным от того, что оно делается через представителей или потому, что большинство голосует за это.

Грабеж — это неправильно. Уффир и его жена Илва знали это. Знал ли об этом Хусбьорн и его братья Скули и Фолки, остается неизвестным. Но они знали достаточно о взглядах других людей на этот предмет, поэтому решили назвать грабеж гьялдом.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев