В своей книге The Ultimate Foundation of Economic Science Людвиг фон Мизес отвергает «мифологию методологического коллективизма». Коллективистская мифология предполагает, что, поскольку люди являются членами групп и формируют общества, человеческое действие лучше всего понимать как «социальное действие». Коллективисты объясняют индивидуальный выбор — или исторические события, в которых участвуют индивиды — исключительно через принадлежность к группе.

Мизес приводит примеры «групп людей, происходящих от одного предка, или людей, живущих на одной географической территории». История, согласно этому подходу, объясняется как результат коллективной воли, коллективных предпочтений и коллективных действий в соответствующее время и в соответствующем месте. Поэтому коллективисты изображают мировоззрение человека как отражение его этничности, национальности, социального положения, экономического класса и других групповых характеристик. По той же причине стало обычным предоставлять юридические права на основе групповой идентичности, исходя из предположения, что жизненный опыт человека в первую очередь определяется принадлежностью к группе, которой предоставлены такие особые права.

Мизес отвергает эту точку зрения. Он пишет:

Метод коллективизма антропоморфен, поскольку просто предполагает, что все понятия, применимые к действиям индивидов, можно также применить к коллективам. Он не видит, что все коллективы являются продуктом определённого способа действия индивидов; они являются следствием идей, определяющих поведение индивидов.

Действительно, индивиды нередко действуют, ориентируясь на то, что делают другие члены их группы, не проявляя собственного суждения, что обычно называют «стадным поведением». Но это не означает, что поведение человека определяется стадом. Стадо формируется из индивидов, каждый из которых действует в соответствии с наблюдаемым поведением. Это всё ещё остаётся выбором, предпочтением или поведением самого индивида, который решает подражать другим и соотносить свои действия с нормами группы или социальными тенденциями. Мизес объясняет:

Изучая действия индивидов, мы также узнаём всё о коллективах и обществе, Поскольку коллектив не имеет ни существования, ни реальности помимо действий индивидов. Он возникает благодаря идеям, побуждающим индивидов вести себя как члены определённой группы, и исчезает, когда убеждающая сила этих идей ослабевает. Единственный путь к познанию коллективов — это анализ поведения их членов.

Коллективисты также ошибаются, рассматривая человеческое действие лишь как инстинктивную или естественную реакцию на окружающую среду — подобно тому, как растения рефлекторно реагируют на условия, в которых они укоренены. Безусловно, на человека влияет его социальная, политическая или экономическая среда, но это не означает, что его действия предопределены или диктуются этой средой. Отсюда следует, что выбор или действия индивидов, расходящихся с мнением большинства, не становятся по этой причине недействительными и не требуют объяснения лишь потому, что не соответствуют группе. Коллективисты рассматривают такое инакомыслие как необъяснимое явление, часто утверждая, что несогласному «заплатили» или что он страдает от «самоненависти» или «ложного сознания». Однако нет ничего необъяснимого в том, что индивид не соглашается с остальными членами “своей” группы или реагирует на свои материальные условия иным образом, чем большинство из его среды. Как поясняет Мизес, мы действительно можем наблюдать, что большинство людей часто следуют за своей группой, но из этого не следует, что человек неизбежно двигается к подчинению группе без всякого проявления воли. Придерживаться такого взгляда — значит отрицать одно из сущностных свойств человеческой природы.

Примером может служить обсуждение расовой идентичности. В статье под заголовком «Покидают ли чернокожие избиратели Байдена?» говорится, что большинство чернокожих остаются лояльными Демократической партии:

Во время организованного Brookings обсуждения молодых чернокожих избирателей в рамках их инициативы «Раса, процветание и инклюзия» профессор политологии Университета Говарда Маркус Борд-младший сказал, что обычная доля голосов чернокожих за республиканцев на президентских выборах колеблется от 8 до 15 процентов… Эти цифры отражают уровень лояльности к Демократической партии, существующий с конца 1960-х годов и сохраняющийся по сей день.

Лояльность чернокожих избирателей к Демократической партии сегодня повторяет прежнюю лояльность к Республиканской партии, которая преобладала с 1865 года до конца 1960-х, когда «черный голос» переместился к демократам. Тот факт, что чернокожие избиратели голосуют как единый блок, подтверждается «историческими данными опросов, показывающими, что с 1994 года от 83 до 86 процентов всех чернокожих избирателей идентифицировали себя с Демократической партией». Чернокожие инакомыслящие — те самые 8–15 процентов — воспринимаются коллективистами как некая загадочная аномалия, требующая социологического объяснения. Почему они не голосуют вместе со своей расой? Кто-то им заплатил за отклонение от «расового коллективного разума»? Или, может быть, как намекнул бывший президент Джо Байден, они «не черные»?

Эти вопросы ставят коллективистов в тупик, потому что они не могут представить, что индивид способен самостоятельно принять решение о том, как голосовать. Обратившись к другому историческому примеру, можно заметить, что часто предполагается, будто мнения рабов были определены тем, были ли они «полевыми» или «домашними» рабами. Согласно этой точке зрения, полевые рабы стремились к свободе, тогда как домашние были довольны своей участью. Однако даже поверхностное знакомство с историческими фактами показывает, что такое объяснение имеет мало общего с действительностью. Жестокие условия нередко существовали в доме, а в полях могли быть более мягкие. В воспоминаниях рабов содержится множество примеров, доказывающих, что жестокий хозяин не вызывал чувства удовлетворения у своих рабов, в то время как добрый хозяин мог вызвать у них преданность. Кроме того, стремление к свободе не всегда зависит от материальных условий: даже в самых стеснённых обстоятельствах могут находиться те, кто чувствует удовлетворение, а в самых комфортных — те, кто жаждет вырваться на свободу.

Мизес поясняет, что важность методологического индивидуализма заключается не просто в том, чтобы отвергнуть все формы употребления «мы», которые люди могут использовать для описания своей групповой идентичности. Он не отрицает значение групповой принадлежности, отмечая в «Человеческой деятельности», что «существуют нации, государства и церкви», но при этом «никто никогда не воспринимал нацию без того, чтобы не воспринимать её членов». Поскольку «определённые действия индивидов формируют коллектив», мы можем постичь коллектив, только изучая действия отдельных людей. Он различает разные употребления понятия «мы», поскольку его интересует не политическая риторика, а эпистемология. В качестве примера он приводит канадца, который сам не катается на коньках, но говорит: «Мы — лучшие хоккеисты в мире». Здесь ясно, что имеется в виду, и никто не подумает, будто сказанное означает, что сам говорящий, как и каждый канадец, действительно является хоккеистом мирового уровня. Но такое разговорное использование «мы» не может служить основанием для понимания или решения политических и экономических проблем, равно как и оправданием для правил и указов, ограничивающих индивидуальную свободу.

Проблемы возникают, когда лидеры сообщества используют «мы» для обоснования разрушительных политических решений. Например, те, кто добивается сноса памятников Конфедерации, начинают с местоимения «я», говоря о «вреде», который они якобы получают от существования исторических монументов:

Я впервые почувствовал расистский подтекст конфедеративной символики, когда мне было всего 5 лет… Просмотр видео, где по всей стране, особенно в Ричмонде, сносят памятники Конфедерации, стал для меня эмоциональным моментом, вызвавшим дрожь и имеющим личное значение.

Это чёткое утверждение личного опыта. Но затем следует политическое предписание — все памятники должны быть уничтожены, и повествование о «личном значении» незаметно переходит в «мы», охватывающее коллективный опыт целых поколений чернокожих:

Эмоциональная боль, вызываемая символами и образами Конфедерации, — это продолжение вековой травмы рабства, передающейся из поколения в поколение и усугублённой убийствами чернокожих полицейскими. Удаление этих статуй и символов отражает смену караула тех, кто рассказывает историю Америки, — перемену, назревавшую давно. Не случайно Вирджиния снова оказалась в центре обсуждения, ведь именно с неё начинаются первые главы тёмной истории Америки.

Таким образом, коллективный фундамент исторического группового опыта рассматривается как основание для проведения государственной политики. Отвергая методологический коллективизм, Мизес разоблачает ошибочное основание подобных аргументов. В политических дебатах люди часто представляют свои личные предпочтения как коллективное требование «социальной справедливости», изображая заявленный вред как нечто, затрагивающее всё общество. Употребление «мы» и заявление о том, что говорящий выражает мнение целых поколений страдающих людей, служит политической маской, скрывающей отсутствие объективных оснований для разрушения: единственная причина, которую указывают, — это то, что это якобы утешит оскорблённую группу.

Мизес призывает нас заглянуть глубже, чем подобные политические споры, чтобы понять противостояние индивидуализма и коллективизма. Отказ от методологического коллективизма — это не просто спор о том, чьи интересы должны превалировать в обществе, когда интересы одного человека вступают в противоречие с интересами большинства. Это более фундаментальный вопрос — как понимать человеческое действие. Ключевой момент состоит в том, что во всех случаях именно индивид чувствует, мыслит, принимает решения и действует, а не группа. Это означает, что мы должны обращаться к индивидуальным мнениям, чтобы установить, является ли заявленный «социальный вред» объективной реальностью. Речь идёт не только о том, какая сторона должна «победить» в политическом споре. На кону стоит гораздо более важный вопрос — как мы познаём истину об истории и реальность человеческого опыта. Как объясняет Мизес:

Смысл философского индивидуализма был искажен предвестниками коллективизма. В их представлении, дилемма заключается в том, должны ли интересы — заботы — индивидов стоять выше интересов одного из — произвольно выбранных — коллективов. Однако эпистемологический спор между индивидуализмом и коллективизмом не имеет прямого отношения к этой сугубо политической проблеме. Индивидуализм как принцип философского, праксеологического и исторического анализа человеческого действия означает установление факта, что все действия можно свести к действиям отдельных индивидов и что ни один научный метод не способен определить, как определённые внешние события, поддающиеся описанию методами естественных наук, порождают в человеческом разуме конкретные идеи, ценностные суждения и волевые акты. В этом смысле индивид, который не может быть разложен на составные части, является одновременно отправной точкой и предельной данностью всех попыток изучения человеческого действия.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев