Недавняя вспышка насилия в израильской части Западного берега, в Восточном Иерусалиме и Газе демонстрирует, что как израильтяне, так и палестинцы имеют устойчивую привязанность к физической земле. Обе стороны выдвигают претензии — юридические, моральные и политические — на землю на территории Израиля, от самой южной оконечности Газы до самой северной оконечности Голанских высот. В основе этого непрекращающегося и ожесточенного спора лежат взаимосвязанные исторические и религиозные события тысячелетней давности, которые происходили еще до того, как эти места стали называться Святой землей. События двадцатого века также оказывают значительное влияние на нынешний конфликт. Декларация Бальфура в 1917 году, официальное создание Израиля по резолюции ООН в 1948 году, войны в 1967 и 1973 годах и даже недавние мирные соглашения — все они не смогли решить проблему или хотя бы положить конец насилию.

Борьба за землю — это обычное дело в человеческих делах, и именно она является стимулом для большинства войн на протяжении истории человечества. Это неудивительно, ведь долгое время земля и богатство были практически синонимами. Сегодня главный землевладелец, королева Англии Елизавета, по крайней мере, символически контролирует 6 миллиардов акров британских территорий далеко за пределами Crown Estate. Теоретически самые богатые представители элиты сегодня, такие как Джефф Безос, получают большую часть своего состояния от владения акциями компаний. В отличие от компаний “голубых фишек” пятидесятилетней давности, сегодняшние крупные технологические компании работают в основном в цифровой сфере — владея большим количеством серверов, интеллектуальной собственности и строк кода, но практически не имея заводов, офисов или полей. Тем не менее, несколько технологических титанов, включая Безоса и Билла Гейтса, встречаются в списке крупнейших американских землевладельцев, составленном The Land Report. Самые богатые люди в мире склонны хеджировать свои ставки, и один из способов, которым они это делают, — продажа акций для покупки земли, а не наоборот. Это должно нам о чем-то говорить.

До тех пор, пока земля остается ценной, мы должны ожидать, что люди будут воевать за нее. И не только в Израиле. Подобные споры об исторических претензиях кипят и на Западе, включая претензии американских индейских племен к федеральному правительству США о восстановлении земель и требования чернокожих американцев о предоставлении земли в качестве частичной компенсации за рабство. Тем не менее, мы рассматриваем эти претензии почти полностью в политических терминах, как вопросы, которые должны решаться законодательными органами, представляющими “народ” и использующими государственные ассигнования. Почему так должно быть? Почему современное позитивистское “земельное право” сосредоточено в основном на вопросах зонирования и землепользования, а не на определении права собственности? Юридический словарь Блэка, похоже, дает больше указаний, чем Верховный суд или международные псевдотрибуналы. Почему у нас нет метода или дорожной карты для разрешения земельных споров в современном контексте, с учетом того, что земля была неотъемлемым элементом общего права? Можно подумать, что основные правила определения прав собственности уже придуманы много веков назад.

Какие титулы на землю являются “справедливыми”?

Так как же нам решать острые земельные споры в Газе и в других местах? К счастью, и покойный Мюррей Н. Ротбард, и его наставник Людвиг фон Мизес довольно подробно писали о праве собственности, хотя и с двух разных точек зрения. В частности, мы можем обратиться к книгам Ротбарда “Этика свободы”¹ и Мизеса “Социализм “² за их наиболее полными трактовками права и справедливости, в частности, в отношении недвижимого имущества. Подход Ротбарда является нормативным, основанным строго на принципах справедливости естественного права, а не экономической эффективности. Мизес, напротив, является критиком естественного права. Его “утилитаризм правил” рассматривает рынки как форму социального сотрудничества и ищет правила поведения, поощряющие такое сотрудничество в земельных спорах. Но оба они признают ту роль, которую сыграла агрессия, будь то сила или мошенничество, в создании прав собственности, существующих сегодня. Вторжение, война, захват, кража, обман и насилие, по крайней мере, в такой же степени распространены в истории человечества, как и героическое земледелие.

Мизес в книге “Социализм” не приукрашивает реальность:

Всякое владение проистекает из присвоения и насилия. Если мы рассмотрим природные компоненты благ, оставляя в стороне содержащиеся в них трудовые компоненты, и если мы проследим историю юридического титула, мы обязательно придем к точке, где этот титул возник в результате присвоения доступных всем благ. До этого мы можем столкнуться с насильственной экспроприацией у предшественника, чье право собственности, в свою очередь, мы можем проследить до более раннего присвоения или грабежа. Мы можем смело признать вслед за теми, кто выступает против владения по соображениям естественного права, что все права происходят от насилия, все владения — от присвоения или грабежа. Но это не дает ни малейшего доказательства того, что отмена владения необходима, целесообразна или морально оправдана.

Ротбард в “Этике свободы” отвергает идею принятия нынешних устоявшихся прав собственности на землю под прикрытием государственной власти. Защита вещей “как они есть”, говорит он, не отменяет этики, утилитарист все равно протаскивает этику, но делает это неявно:

Фактически, именно так утилитаристские рыночные экономисты неизменно относятся к вопросу о правах собственности. Заметьте, однако, что утилитаристу удалось протащить в свою дискуссию не подвергаемую сомнению этику: все блага “сейчас” (время и место, в котором происходит дискуссия), считающиеся частной собственностью, должны приниматься и защищаться как таковые. На практике это означает, что все титулы частной собственности, установленные любым существующим правительством (которое везде захватило монополию на определение титулов собственности), должны приниматься как таковые. Это этика, которая слепа ко всем соображениям справедливости, и, доведенная до своего логического завершения, должна также защищать каждого преступника в собственности, которую ему удалось экспроприировать.

(Либертарианцы) должны стоять на позициях теории о том, что существует справедливая и несправедливая собственность; они не могут оставаться утилитаристами. Тогда они могут сказать королю: “Нам очень жаль, но мы признаем только те требования частной собственности, которые являются справедливыми и вытекают из фундаментального естественного права человека владеть собой и собственностью, которую он либо преобразовал своей энергией, либо той, которая была добровольно передана или завещана ему такими преобразователями. Короче говоря, мы не признаем за кем-либо право на какую-либо собственность только на основании его или чьего-либо произвольного заявления о том, что она является его собственностью. Не может быть никакого естественного морального права, вытекающего из произвольного заявления человека о том, что некая собственность принадлежит ему. Поэтому мы требуем права экспроприировать “частную” собственность вас и ваших родственников и вернуть ее индивидуальным владельцам, против которых вы совершили агрессию, навязывая свои незаконные притязания”.

Итак, как же ротбардианец применяет теорию естественного права для определения справедливых прав собственности на землю? Мы начинаем с права собственности на себя, с идеи о том, что люди имеют абсолютное право владеть и распоряжаться своим телом. Из этого права мы выводим право находить и превращать не принадлежащие человеку ресурсы в собственность. Наконец, владение собственностью означает право на отчуждение этой собственности путем обмена или дарения. Таким образом, люди справедливо приобретают собственность, смешивая свой труд с не принадлежащими им ресурсами, или по договору и дарению. Все другие способы владения, варианты кражи или мошенничества, не создают справедливых прав собственности. Такова теория Ротбарда о правах собственности в сжатом виде:

Право каждого человека на владение своей личностью и собственностью, которую он нашел и преобразовал, а значит “создал”, а также собственностью, которую он приобрел либо в дар от других таких преобразователей или “производителей”, либо в добровольном обмене с ними. Действительно, существующие титулы собственности должны быть тщательно изучены, но решение этой проблемы гораздо проще, чем можно предположить. Ибо всегда помните основной принцип: все ресурсы, все блага, находящиеся в состоянии несобственности, должным образом принадлежат первому, кто их находит и превращает в полезное благо (принцип “гомстеда”)…. (например) неиспользуемую землю и природные ресурсы: первый, кто находит и смешивает с ними свой труд, “производит” их, владеет ими, использует их, и становится их законным собственником.

Мизес намекает на разницу между “есть” и “должен” в проблеме позднего и первоначального владения, но придерживается скорее аналитической, чем нормативной точки зрения:

Социологическая и юридическая концепции собственности различны. Это, конечно, естественно, и можно только удивляться, что этот факт до сих пор иногда упускается из виду. С социологической и экономической точки зрения, собственность — это обладание благами, которые требуются для достижения экономических целей людей. Это обладание можно назвать естественной или изначальной собственностью, поскольку это чисто физическое отношение человека к благам, не зависящее от социальных отношений между людьми или правового порядка. Значение юридической концепции собственности заключается именно в этом — в том, что она проводит различие между физическим “имею” и юридическим “должен иметь”. Закон признает собственников и владельцев, лишенных этого естественного обладания, собственников, которые не имеют, но должны иметь. В глазах закона “тот, у кого украли”, остается собственником, в то время как вор никогда не сможет приобрести право собственности.

Суть здесь не в том, чтобы примирить Ротбарда с Мизесом по вопросу прав собственности, а скорее в том, чтобы продемонстрировать их понимание того, как и почему собственность получает юридический титул. Любой аргумент в пользу отмены нынешней собственности на землю начинается с понимания конкретной истории прав собственности, о которых идет речь.

Четыре сценария споров о праве собственности на землю

В качестве аналитической основы для рассмотрения обоснованности или преступности прав собственности на землю Ротбард предлагает четыре возможных сценария. Он делает это с оговоркой, что простое доказательство преступности титула не дает ответа на вопрос, кому он должен быть передан:

Предположим, что титул собственности четко идентифицируется как преступный, означает ли это, что нынешний владелец должен от него отказаться? Нет, не обязательно. Ибо это зависит от двух соображений: (а) является ли жертва (владелец имущества, против которого изначально была совершена агрессия) или его наследники четко идентифицируемыми и могут быть найдены; и (б) является ли нынешний владелец преступником, укравшим имущество.

Каждый сценарий предлагает Ротбарду свое решение.

• Сценарий 1: Чистый титул. В этом случае мы знаем, что конкретное право собственности является полностью обоснованным и не имеет криминального происхождения. Например, таким может быть совершенно новый участок в отдаленном районе, где никто из людей не жил, не занимался земледелием, не строил, и о котором никто даже не знал до этого. В современном контексте даже самая дикая земля будет куплена у кого-то (например, у государства), а затем зарегистрирована у кого-то (конечно, у государства). Ясное и неоспоримое право собственности является базовым для оценки Ротбарда и, очевидно, не требует никаких действий.

• Сценарий 2: Неизвестный титул. В этой ситуации мы не можем оценить или узнать, имеет ли титул криминальное происхождение, поскольку у нас нет возможности это выяснить. Соответственно, говорит нам Ротбард, “гипотетически “бесхозная” собственность мгновенно и справедливо возвращается к ее нынешнему владельцу”.

• Сценарий 3: Преступный титул, отсутствие жертвы. Здесь мы знаем, что титул собственности преступен и дефектен, но мы не можем установить или найти жертву или ее наследников. Это создает два возможных справедливых исхода: (i) если нынешний владелец титула не был преступником, ³ титул возвращается к такому владельцу как “первому владельцу гипотетически бесхозной собственности” или (ii) если нынешний владелец титула является преступным агрессором, такой владелец немедленно лишается титула, и он возвращается к первому лицу, которое возьмет эту землю, вновь признанную бесхозной, и присвоит ее для использования в соответствии с принципом гомстеда, описанным выше.

• Сценарий 4: Преступный титул, идентифицируемая жертва. Наконец, когда мы знаем, что титул дефектен, и можем четко определить жертву (или наследников), титул немедленно возвращается к жертве без компенсации преступнику (или тем, кто несправедливо владеет титулом). Последний сценарий немного более опасен, так как жертвы имеют немедленное право на полное владение, даже если после преступного присвоения появился невиновный покупатель.

Эти четыре примера, по крайней мере в теории, дают нам наиболее четкий подход к решению земельных споров. Они применимы к любому сценарию, включая самые ужасные злодеяния в истории человечества, при условии, что могут быть представлены доказательства, идентифицирующие как первоначальную кражу, так и причастных к ней преступников и жертв.

Кто несет бремя доказательства?

В “Этике свободы” Ротбард не обсуждает бремя доказывания, которое должен нести истец в спорах о земле. Требования о бремени доказывания вытекают из общего права и они означают, что сторона, подающая иск, представляет доказательства определенного уровня, чтобы добиться удовлетворения своего иска. Это не просто формальность, а стандарт доказывания, который часто определяет исход дела. Сегодня в гражданских исках истец, требующий возмещения денежного ущерба, как правило, должен доказать наличие денежных обязательств с помощью перевеса доказательств, что означает, что судья или присяжные считают, что доказательства показывают, что ответчик несет ответственность “с большей вероятностью, чем не несет”. В отличие от этого, прокурор, добивающийся тюремного заключения подсудимого, должен доказать его вину вне всяких разумных сомнений. Поскольку Ротбард выступает за “сведение деликта к преступлению”, то есть за то, чтобы подобного рода иски основывались на существовании агрессии против людей или имущества, требуется ли гораздо более высокие требования к доказательствам в земельных спорах?

Несколько лет спустя Ротбард написал в журнале Cato Journal о правах собственности и загрязнении окружающей среды и здесь он явно полагает, что требования к доказательствам должны быть высоки:

Кто же должен нести бремя доказывания в каждом конкретном случае? И какой критерий или стандарт доказательства должен быть соблюден?

Основной либертарианский принцип заключается в том, что каждому человеку должно быть позволено делать то, что он делает, если он не совершает открытого акта агрессии против кого-то другого. Но как быть в ситуациях, когда неясно, совершает ли человек агрессию или нет? В таких случаях единственная процедура, согласующаяся с либертарианскими принципами, — это ничего не делать, чтобы не допустить принуждения невиновного человека. Если мы не уверены, гораздо лучше пропустить агрессивный акт, чем навязывать принуждение и, следовательно, самим совершать агрессию. Основополагающий постулат клятвы Гиппократа “по крайней мере, не навреди” должен применяться и к юридическим или судебным агентствам.

Презумпция каждого дела, таким образом, должна заключаться в том, что каждый ответчик невиновен, пока его вина не доказана, и бремя доказательства должно быть полностью возложено на истца… Для либертарианцев проверка вины не должна быть связана со степенью наказания; независимо от наказания, вина подразумевает принуждение того или иного рода, применяемое к осужденному ответчику. Ответчики заслуживают такой же защиты в гражданских деликтах, как и в уголовных делах.

Это бремя доказывания вносит новые краски в более широкий спор о справедливости и правах собственности на землю. В этом практическом смысле Ротбард частично уступает мнению Мизеса об утилитарной ценности преемственности и общему настроению, что “владение — это девять десятых закона”. Ротбард готов спутать карты, но тогда и только тогда, когда сторона, желающая получить право собственности на землю, представит убедительные аргументы.

Существует ли срок исковой давности для земельных претензий?

Такая убедительность может зависеть от срока такого иска: проходят годы, десятилетия и даже столетия, свидетели умирают, а письменные документы трудно найти. Это, безусловно, имеет место в Израиле, где происхождение нынешних права собственности на землю часто прослеживаются из старинных и даже древних времен — при том, что официальных документов практически нет. Поскольку с течением времени становится все труднее предъявлять доказательства, претензии на право собственности становится все труднее доказать. Конечно, Ротбард старательно отрицает любую концепцию срока давности в либертарианской правовой теории. В конце концов, статуты требуют законодательных органов, которые он полностью отвергает. И он не из тех мыслителей, чье чувство нормативной справедливости меняется только потому, что травма давно в прошлом. Тем не менее, четыре сценария Ротбарда, описанные выше, создают четкие линии для определения справедливого исхода по доказанным искам. Ни Ротбард, ни любой другой теоретик не может решить проблему доказательств, что означает, что ни одна система правосудия не является совершенной. И важно повторить, что анализ Ротбарда основан на отдельных случаях и конкретных исках, а не на обобщенных призывах к правосудию за прошлые действия. Для Ротбарда не существует обобщенной политической справедливости в отношении рабства, геноцида и военных захватов земель.

Должна ли иметь значение родословная?

Наконец, у нас есть сложный вопрос о том, должна ли генетическая родословная позволять любому человеку предъявлять (или получать) претензии от имени своего предка. В нескольких местах Ротбард рассуждает о жертвах и их наследниках, в сравнении с преступными агрессорами и их предками. Это явно указывает на его согласие с идеей о том, что права собственности распространяются на последующие поколения, так же как и кража.

Конечно, человек, который умирает с юридическим правом на землю (но еще не вступивший во владение), может передать это право наследникам (или кому-либо еще, разумеется). Во многих штатах США это можно сделать в силу закона, если человек умер без завещания или не сделал такой уступки. Но в таком сценарии, как в Израиле, прямые наследники людей, имеющих только ротбардовские права на землю, могут находиться в десятках поколений и тысячах миль от рассматриваемого спора. Это особенно показательно для четвертого сценария Ротбарда, — почему добросовестный невиновный покупатель (или наследники покупателя) не должен иметь лучшие или равные права на землю? Что если наследники не имеют никаких семейных, географических или культурных связей с первоначальной жертвой? Почему они должны, по сути, встать на место давно умершего и давно забытого предка, тем более, что этот предок — совершенно незнакомый человек? Почему гипериндивидуалист Мюррей Ротбард считает, что семейные отношения должны иметь такое большое значение в теории права?

Короткий ответ: потому что у нас нет лучшего способа. Подражая Томасу Соуэллу, мы должны спросить: “По сравнению с чем?”. Являются ли наследственные права на требования лучшей несовершенной системой, которую мы можем придумать? Дают ли они нам способ выявления достойных претендентов, который не может предложить ни одна другая система? Да и да.

Заключение

Генри Джордж был прав: количество физической земли на земле по своей природе фиксировано и ограничено. Марк Твен говорил нам: “Покупайте землю, ее больше не производят”. Конечно, количество “пригодной для использования” земли (обитаемой, пахотной, доступной для человека) увеличивается с развитием технологий, вместе с количеством извлекаемых ресурсов и экономической ценностью. Когда-нибудь обширное морское дно может стать широко доступными для нас. Но земля действительно исчерпаема, в чисто собственническом смысле. Эта простая реальность неизбежно приносит пользу предыдущим поколениям, которые стали обладателями земли в результате открытия, земледелия, законной покупки, наследования, войны, колонизации, силы, мошенничества или просто удачи от того, что родились в нужном месте и в нужное время. Молодые люди вполне могут возмущаться таким положением дел. Они могут задаться вопросом, смогут ли они когда-нибудь позволить себе даже скромную недвижимость, как это было у их бабушек и дедушек, не говоря уже об адски дорогих домах в Нью-Йорке, Сингапуре или Ванкувере (не забывайте о роли центральных банков в этом). Они опоздали на вечеринку — не по своей вине — и теперь оказались без земли в перенаселенном мире с населением более 7 миллиардов человек.

Но является ли эта очевидная космическая несправедливость доводом в пользу пересмотра и перераспределения существующих прав на землю? Нет, потому что обобщенное чувство справедливости, даже если бы такой идеал был хоть отдаленно возможен для определения, потребовало бы для своей реализации массовой несправедливости. Справедливость всегда должна быть конкретной, индивидуальной, временной и локальной в максимально возможной степени. Именно поэтому Ротбард требует большой степени конкретности в определении как виновных, так и жертв присвоения земли, а Мизес выступает против отмены нынешнего владения только из-за несправедливости или безразличия прошлых правовых порядков. Земля, как и любое капитальное благо, будет стремиться к тем, кто сможет найти ей наилучшее и наивысшее применение. Воры и сквоттеры, как бы несправедливо они ни обогащались, вряд ли смогут сохранить право собственности навсегда при более совершенной системе рыночного либерализма (т.е. более справедливой и менее варварской системе приобретения земли). По мнению Ротбарда и Мизеса, рынки стремятся к справедливости в распределении прав собственности на землю с течением времени, пусть несовершенно и медленно. Ротбард дает нам грубую основу правосудия, но только присяжные по общему праву — в данное время и в данном месте — могут заполнить все пробелы. Справедливость часто обнаруживается в деталях, и это устанавливает естественные ограничения для любой всеобъемлющей теории справедливости. В этом смысле “здесь и сейчас” всегда имеет преимущество перед прошлым.

Но жизнь несправедлива. Никакой правовой кодекс, основанный даже на самых лучших либертарианских принципах, содержащихся в общем праве, не может полностью исправить это.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев