Феминизм часто рассматривается как единая однородная идеология, которую можно либо поддерживать, либо выступать против нее. Однако с самого начала у этого движения было две стороны.

Как писала либертарианский и феминистский ученый Венди Макэлрой в своей статье “Индивидуалистический феминизм: Потерянная традиция”, в девятнадцатом веке:

“Двумя основными традициями феминизма, которые фундаментально ставили под сомнение политическую систему, были социалистический феминизм, от которого отталкивается современный радикальный феминизм, и индивидуалистический феминизм, который иногда называют либертарианским феминизмом”.

В другой статье, опубликованной в Freeman в 1997 году, Макэлрой приняла термин Кристины Хофф Саммер для современного радикального феминизма: “гендерный феминизм”.

Таким образом, две стороны движения можно назвать индивидуалистическим феминизмом и коллективистским феминизмом, причем последний включает в себя как “социалистический феминизм”, так и его преемника, сегодняшний “гендерный феминизм”.

Смысл равенства

Одно из главных различий между индивидуалистическим феминизмом и коллективистским феминизмом заключается в том, что каждая традиция подразумевает под “равенством”. Как пишет МакЭлрой:

“Различия в идеологии двух традиций отразились в несовпадающих подходах к равенству. Для социалистических феминисток “равенство” было социально-экономическим термином. Женщины могли стать равными только после того, как частная собственность и поощряемые ею экономические отношения — то есть капитализм — были бы ликвидированы”.

Социалистический феминизм стремится к “равенству результатов” между мужчинами и женщинами. Он рассматривает любое неравенство результатов как результат более глубокого неравенства: неравенства во власти, поддерживаемого капитализмом, основанным на частной собственности, и связанными с ним институтами, такими как семья. Эта динамика сил стала известна как “патриархат”.

Индивидуалистический феминизм также признавал неравноправие, но он не обвинял в этом частную собственность: совсем наоборот. Проблема заключалась в том, что права — в том числе права частной собственности — женщин не были достаточно уважаемы и защищены. Как пишет МакЭлрой:

“Феминистки-индивидуалистки подходили к равенству более строго юридически, апеллируя к теории естественного права. Они хотели, чтобы индивидуальные права женщин были полностью признаны в рамках законов, которые защищали бы личность и частную собственность мужчин и женщин одинаково. Они предпочитали термин “самопринадлежность”, который обозначал моральную юрисдикцию каждого человека над своим телом и продуктами своего труда”.

Таким образом, индивидуалистический феминизм стремится к “равенству” между мужчинами и женщинами в смысле равных прав и равенства перед законом. Он достигает этого путем отмены особых правовых ограничений, налагаемых на женщин, и особых правовых привилегий (особенно привилегий по отношению к женщинам), предоставляемых мужчинам.

Именно к такому равенству стремилось и с таким угнетением боролось классическое либеральное движение, когда отменяло другие особые правовые ограничения (например, налагаемые на крепостных и рабов) и особые правовые привилегии (например, предоставляемые феодальной знати и рабовладельцам).

Действительно, индивидуалистический феминизм можно считать просто классическим либерализмом в применении к правам женщин. Как писал Людвиг фон Мизес:

“Пока феминизм стремится привести правовое положение женщины в соответствие с положением мужчины, пока он стремится предложить ей правовую и экономическую свободу развиваться и действовать в соответствии со своими наклонностями, желаниями и экономическими обстоятельствами — до тех пор он является не более чем ответвлением великого либерального движения, выступающего за мирную и свободную эволюцию”.

Касты и конфликты

Классическое либеральное движение произвело революцию на Западе в 17, 18 и 19 веках. По словам Мизеса, старый порядок, который он сверг, был “кастовой” системой. Как объяснила МакЭлрой в своем эссе “Наследие Мизеса для феминисток”, опубликованном в 1997 году в журнале Freeman:

“Мизес называл статичные классы, которые трудятся в условиях правовой ограниченности, “кастами”. Касты возникают, когда поднимаются юридические барьеры, чтобы закрепить людей в рамках класса и предотвратить социальную мобильность”. В книге “Социализм” он расширил значение термина “касты”, или “члены сословий”: “Сословия были правовыми институтами, а не экономически обусловленными фактами. Каждый человек рождался в сословии и, как правило, оставался в нем до самой смерти. … . . Человек был господином или крепостным, свободным человеком или рабом, хозяином земли или привязанным к ней, патрицием или плебеем, не потому, что он занимал определенное положение в экономической жизни, а потому, что он принадлежал к определенному сословию”. По сути, касты — это законодательно установленные классы, которые создают статичное общество".

Таким образом, юридические ограничения, наложенные на женщин, превратили полы в “касты”, и это создало конфликт интересов между мужчинами и женщинами.

Как писал Мизес в своем эссе “Столкновение групповых интересов”:

“Таким образом, преобладает солидарность интересов между всеми членами касты и конфликт интересов между различными кастами. Каждая привилегированная каста стремится к получению новых привилегий и сохранению старых. Каждая непривилегированная каста стремится к отмене своих поражений в правах. В кастовом обществе существует непримиримый антагонизм между интересами различных каст”.

Классическая либеральная революция упразднила большинство кастовых различий и тем самым способствовала гармонии интересов, которая естественно возникает в свободном обществе. Индивидуалистически-феминистская отмена кастовых различий между мужчинами и женщинами была важной частью этого славного проекта.

Классовая война и гендерный конфликт

Но социалисты, и особенно марксисты, помогли сорвать этот проект, запутав значение понятия “угнетение”. Марксистская теория классовой войны видела неразрешимый конфликт интересов между “изначально угнетающим” классом капиталистов и “изначально угнетаемым” классом пролетариата, даже если эти классы не являлись кастами в силу юридических привилегий и ограничений.

Как объяснила Макэлрой, классическая либеральная философия, основанная на здравом экономическом подходе, опровергает эту догму:

“Теория Мизеса о функционировании общества основана на классической либеральной мысли, которая считает, что сотрудничество происходит только тогда, когда обе стороны получают выгоду от обмена. Действительно, само восприятие выгоды — это то, что побуждает каждую сторону к действию. Даже печально известная вражда между рабочими и капиталистами растворяется в ситуации равных индивидуальных прав, потому что каждая группа не имеет возможности принудить к сотрудничеству другую. Только когда в обмен вводится сила, обязательно возникают групповые конфликты”.

Как и марксизм, гендерный феминизм видит изначальный конфликт и угнетение не между кастами, а между классами: в частности, между мужчинами и женщинами. “Гендерные феминистки, — пишет Макэлрой, — переопределили противоположный пол в отдельный политический класс, чьи интересы по своей сути антагонистичны женщинам”. Таким образом, современный гендерный феминизм больше обязан марксизму и социалистическому феминизму, чем классическому либерализму и индивидуалистическому феминизму, как уточняет Макэлрой:

“Гендерный феминизм основан на другой теории: [Катарина] Маккиннон назвала эту идеологию “постмарксистской”, имея в виду, что она принимает многие аспекты марксизма, но отвергает его настойчивое утверждение, что экономический статус, а не пол, является основным политическим фактором, определяющим класс. Таким образом, гендерный феминизм включает в себя такие социалистические идеи, как “прибавочный труд”, согласно которым человеческое сотрудничество рассматривается как процесс извлечения выгоды одной группой из другой. Для исправления классового неравенства необходимо сделать именно то, чего не допускает свободный рынок — произвести насильственное вмешательство для обеспечения “социально справедливого” результата. Закон должен действовать в интересах одного класса за счет предполагаемых собственных интересов другого класса. В частности, закон должен действовать в интересах женщин, которые исторически находятся в неблагоприятном положении, за счет мужчин, которые являются угнетателями. В терминах Мизеса, женщины перестают быть классом с общей идентичностью, основанной на характеристиках, и становятся кастой — группой с общими политическими и социальными интересами, которые защищены законом. Эту форму вмешательства олицетворяют такие меры, как позитивная дискриминация и сопоставимая ценность”.

В то время как индивидуалистический феминизм добивается равноправия путем отмены юридических привилегий для мужчин и юридических ограничений для женщин, коллективистский гендерный феминизм добивается “равенства результатов” (или “справедливости”) путем государственного вмешательства, тем самым создавая новые юридические привилегии для женщин и новые юридические ограничения, налагаемые на мужчин. Это создало новые касты и новые кастовые конфликты: поощряемую государством битву полов. Женоненавистническая сторона сегодняшней “мэнософеры” является частью этого столкновения.

Мы можем положить конец войне полов, если отвергнем коллективизм — как коллективистский феминизм, так и коллективистское женоненавистничество — и восстановим великую, но в значительной степени забытую традицию индивидуалистического феминизма, который сделал так много для освобождения женщин и цивилизации мужчин. В отношениях между женщинами и мужчинами, как и во всех человеческих отношениях, коллективизм и этатизм порождают ненависть и конфликтам, в то время как индивидуализм и свобода порождают любовь и гармонию.

Оригинал статьи

Перевод статьи: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев