“Либертарианство логически согласуется практически с любым отношением к культуре, обществу, религии или моральным принципам. Строго логически либертарианская политическая доктрина может быть отделена от всех других соображений; логически можно быть — и множество либертарианцев действительно являются таковыми: гедонистами, либертинами, аморалистами, воинствующими врагами религии в целом и христианства в частности — и все же быть последовательными приверженцами либертарианской политики. На самом деле, строго логически, можно быть последовательным приверженцем прав собственности политически и быть лодырем, мошенником, мелким жуликом и рэкетиром на практике, каковыми оказываются некоторые либертарианцы. Строго логически, можно делать такие вещи, но психологически, социологически и практически это просто не работает”. Мюррей Ротбард, “Либертарианцы сильного государства “.¹

Значительная часть моих трудов в последние годы была посвящена второй половине предложения Ротбарда и его более широким последствиям. Центральное место в либертарианской доктрине занимают идеи частной собственности, ее первоначального приобретения и передачи, а также соответствующий принцип неагрессии. И действительно, можно смело утверждать, что признание этих идей и принципов является необходимым требованием человеческого общества, — людей, живущих вместе и мирно сотрудничающих друг с другом. Однако, столь же безусловно, признание и следование этим идеям и принципам не является достаточным условием для создания конвивиальности, т.е. дружеских соседских и общинных отношений между людьми. Здесь, как подчеркивал Эдмунд Берк, манеры важнее любых законов. Точнее, те манеры, которые обычно ассоциируются с так называемой буржуазной моралью: ответственность, совестливость, правдивость, честность и рыцарство, уважение и услужливость, предусмотрительность, смелость, самодисциплина, умеренность и надежность.

Здесь нет необходимости говорить больше на эту тему, поскольку я уже много писал об этом в других местах, хочу только добавить следующее. Мое мнение о чрезвычайной важности буржуазной морали в сочетании с либертарианским правом для обеспечения комфортной жизни волей-неволей поместило меня на позицию одного из самых выдающихся современных “правых” или “реалистичных” либертарианцев и в этом качестве я стал излюбленным врагом не только “левых” и “зеленых” в целом, но особенно и в частности всех так называемых левых, прогрессивных и сердобольных либертарианцев: то есть тех людей, которые пропагандируют такие “освободительные” идеи, как “годится все мирное” (любой образ жизни, действительно, чем более ненормальный или “альтернативный”, чем лучше, например, ЛБГТ и т.д.. , и т.д., включая, вероятно, даже мирную педофилию, некрофилию и инцест?), “не уважать авторитетов” (ни отцов, ни матерей, ни кого-либо “лучше” или “выше”) и “живи и дай жить другим” (никогда не дискриминировать и не исключать никого по любой мыслимой причине).

Хотя такие “освободители” любят обличать меня как предателя либертарианства: гомофоба, ксенофоба, расиста, скрытого фашиста и криптонациста, к их большому ужасу, большой и растущий контингент либертариански настроенных людей тем временем пришел к пониманию того, что на самом деле именно они принесли либертарианской доктрине дурную славу, и что только радикальный разрыв с ними и правый поворот к реализму может вернуть либертарианству интеллектуальную респектабельность.

Это подводит меня к теме данного эссе. Этот правый поворот к реализму также привел к переоценке интеллектуальной истории и переоценке ее различных протагонистов. В частности, он привлек мое внимание к работам Карла Людвига фон Галлера² и к открытию Галлера как предшественника реалистически-правого либертарианства и, более того, его самой радикальной формы, т.е. общества частного права (см. с. 16-17).

Галлер был когда-то знаменит, но сегодня вызывает, скорее, антикварный интерес. Он изредка еще упоминается консервативными авторами как один из консерваторов, но, как правило, даже ими отвергается как “ультрареакционер”, давно устаревший в результате развития современной политической философии и реалий современного государства. И действительно, Галлер был не просто откровенным противником Французской революции и Наполеона (главы 8 и 9), он считал их окончательным, катастрофическим результатом в корне неверных идей, распространяемых политическими философами с XVII века (глава 6). Галер начинает свой анализ с Гуго Гроция, которого он обвиняет лишь в незначительной путанице. Затем он диагностирует интеллектуальный упадок. Этот упадок начался с Гоббса, продолжился Локком и Пуфендорфом, и завершился Монтескье, Руссо и Кантом (политическим философом, а не эпистемологом!). Галлер характеризует их как больших путаников и опасных идеологов, породивших химеру “общественного договора”. (Подробнее об этом позже.)

Отвергнутый большинством своих и наших современников как враг “славного” просветительского проекта (Галлер обычно называл философов Просвещения софистами), Галлер попал под дополнительный огонь со стороны “великого” Гегеля. В своих “Основах философии права” в 1833 году (параграф 258) Гегель представил Галлера как бессовестного сторонника грубого властного натурализма, то есть произвольного правления сильных и могущественных. Однако это ложь и обман, поскольку основная работа Галлера содержит главу 14 (с. 388-409) об ограниченности власти и следующую главу 15 (с. 410-43) о праве на сопротивление и, в частности, о праве на самозащиту и самосуд (self-justice), которое, благодаря широкому диапазону и объему, придаваемому ему Галлером, должно казаться современному слуху не иначе как революционным (см., в частности, с. 418n6 и с. 420n12).

Прежде чем перейти к истории идей, я попытаюсь представить Галлера как радикального либертарианца. Это, насколько мне известно, никогда не делалось ранее. В целом, несмотря на огромный объем его собственных работ, литература о Галлере, особенно со второй половины двадцатого века, довольно скудна. Она в основном исходит от консерваторов и, как и большинство консервативной мысли, обычно слаба в аналитической строгости и в любом случае совершенно незнакома с современным либертарианством (по крайней мере, таково мое предварительное впечатление, поскольку я, признаться, не исследовал этот вопрос тщательно). Либертарианцы, с другой стороны, систематически пренебрегали Галлером, скорее всего, из-за его репутации реакционного консерватора с заметным пристрастием к княжескому или монархическому правлению (что было предано анафеме в либертарианских кругах, по крайней мере, до моей книги “Демократия — павший бог”).

Итак, хотя моя попытка реконструкции Галлера как радикального либертарианца была первой, она, надеюсь, не последняя. На самом деле, я надеюсь, что мой небольшой материал побудит других правых либертарианцев также присмотреться к Галлеру (несмотря на то, что проза Галлера часто утомительна и длинна). Тем более, что я рассматриваю исключительно первый том главного, шеститомного трактата Галлера, представляя лишь самые основные принципы его социальной философии, довольно кратко и сжато даже в рамках этой ограниченной задачи.

Впервые столкнувшись с центральным тезисом Галлера: что существование государств соответствует естественному (и божественному) закону, что государства — это необходимые и универсальные социальные институты, что они являются проявлениями неизменной человеческой природы, и что они как таковые всегда существовали и будут существовать — многие современные либертарианцы (и, конечно же, все радикальные либертарианцы) поначалу будут ошеломлены. Разве это не звучит довольно этатистски? Как можно утверждать, что Галлер — либертарианец? Однако эта загадка сразу же разрешается, как только становится ясно, что определение государства у Галлера в корне отличается от современного, веберовского определения государства как территориальной монополии на насилие и принятие окончательных решений. Точнее, Галлер категорически различает “естественные” государства, как часть естественного социального порядка, и “искусственные” государства, то есть предполагаемые результаты так называемого общественного договора, которые систематически нарушают божественный закон и закон природы. В то время как естественные государства, как мы увидим, подчиняются положениям частного права (в основном, права собственности и договорного права) и как таковые, как любой субъект частного права или институт, могут совершать несправедливые действия (и, следовательно, также могут вызывать оправданное сопротивление), искусственные государства, к которым, по определению Халлера, относятся практически все современные государства, подчиняющиеся так называемому публичному праву, представляют собой институты, которые с самого начала и по своей конструкции несправедливы (и, следовательно, всегда и неизменно вызывают оправданное сопротивление).

Согласно Галлеру, естественные государства возникают спонтанно или органически — то есть: “естественно” — из неумолимого факта человеческого неравенства: из того, что существуют сильные и слабые, мудрые и глупые, старательные и ленивые, стяжатльные и тупые, богатые и находчивые и бедные и зависимые люди (гл. 16 и 17). Неизбежным результатом этого неравенства является иерархическая, вертикальная структура каждого человеческого общества, с более или менее сложной, взаимовыгодной системой зависимостей и сервитутов с одной стороны, и соответствующих свобод и вольностей — с другой. Конечно, Галлер не знаком (и не может быть знаком на момент написания книги) с рикардианским законом связей (лучше всего раскрытым Людвигом фон Мизесом примерно двести лет спустя), который показывает, как “высший, лучший или более продуктивный”, а также “низший, худший или менее продуктивный человек” могут извлекать пользу из взаимного сотрудничества, но он предвосхищает это фундаментальное понимание. Он признает естественную тенденцию слабых искать помощи и содействия у более сильных, а глупых и тупых — советоваться и спрашивать знания и совета у более мудрых, но при этом он также видит выгоду, которую приносят сильным и мудрым их низшие или подчиненные вассалы, слуги, клиенты, ученики и студенты. И из этого наблюдения он делает вывод, что во всем человеческом обществе существует естественная тенденция к тому, чтобы “сильные” управляли “слабыми” к их взаимной выгоде (см. также с. 301 и далее).

По мнению Галлера, взаимовыгодный и не наносящий вреда характер естественной, вертикальной или иерархической структуры каждого человеческого общества лучше всего иллюстрирует институт семьи, который также является прообразом естественного состояния. Каждый член семьи: отец, мать и ребенок — подчиняется одному и тому же универсальному закону и имеет те же права, которые принадлежат каждому человеку: быть свободным от агрессии со стороны другого человека. Галлер называет этот закон “абсолютным” частным правом. (стр. 341, 450n8; см. также главу 14). Их связь является добровольной и, следовательно, взаимовыгодной, хотя никогда не является полностью договорной, но, что наиболее определенно в случае детей, является естественной или привычной, и в ней также присутствует элемент любви. Равенство отца, матери и ребенка с точки зрения “абсолютного” частного права и добровольного характера их отношений не означает, что они также равны в отношении того, что Галлер называет “социальным” (или, более уместно, “относительным” или “реляционным”) частным правом, которое он считает второй, в значительной степени обычной, игнорируемой и недостаточно развитой отраслью частного права (стр. 450n8). Скорее, отец (или мать, в матрилинейных обществах), как хозяин общего дома, пользуется большей свободой в отношении домашних дел, чем мать и ребенок. Он — глава семьи, тогда как мать и дети — его иждивенцы. Никто (по крайней мере, на заре человеческой цивилизации) не стоит выше него. Он — суверен домашнего хозяйства (а суверенное правление или суверенитет, согласно Галлеру, является определяющей характеристикой государства, как мы увидим более подробно далее), подчиняющийся как таковой исключительно безличным, вечным и боговдохновенным законам природы, в то время как мать и дети также подчиняются его личной власти.

Конечно, даже будучи суверенным правителем своего дома, отец не может оправданно делать все, что ему заблагорассудится. Помимо воздержания от агрессии против других членов семьи, он связан социальным частным правом и должен соблюдать определенные договорные или обычные (customary) обязательства по отношению к матери и ребенку (они могут быть довольно разными), и пренебрежение этими обязанностями по отношению к своим иждивенцам освобождает их от обязательств по отношению к нему. С другой стороны, однако, любое пренебрежение обязанностями со стороны матери или ребенка дает отцу право, гораздо более далеко идущее и важное: изгнать их из своего дома, тем самым утверждая само свое положение суверена.

В результате естественного развития событий или под действием злоупотребления властью со стороны суверена и реализации зависимыми права на сопротивление, это, если угодно, “исходное положение” естественного, вертикального социального порядка, примером которого является семья, со временем будет меняться постоянно порождая новые и более сложные типы зависимостей и соответствующих свобод, расширяя или ограничивая диапазон правления суверена и заставляя бывших суверенов терять, а бывших зависимых приобретать суверенитет (см., в частности, главу 19).

Например, дети (а впоследствии и их дети) могут покинуть родительский дом и начать самостоятельную жизнь. Предположительно, таким образом они получают свободы, которыми не пользовались ранее, но при этом они могут остаться жить на земле, принадлежащей их отцам, продолжать работать в бизнесе своих отцов или иным образом продолжать полагаться на их постоянную помощь. Следовательно, даже если свободы детей значительно возросли, они не являются суверенами в отношении своих вновь созданных отдельных домохозяйств, а остаются арендаторами или работниками, находящимися на иждивении суверена. При этом суверен, в результате такого развития событий, приобретает все большее число зависимых, в то время как его прямой контроль над каждым из них последовательно ослабевает из-за вмешательства постоянно растущего числа промежуточных властей и их соответствующих свобод.

В альтернативном сценарии дети начинают самостоятельную жизнь и создают другое отдельное домохозяйство, совершенно независимое от их первоначального дома. Таким образом, создается новый суверенный глава семьи — другое государство со своими собственными иждивенцами, находящееся в чисто “внесоциальных” отношениях с другими суверенами. То есть его отношения с другими суверенами регулируются исключительно абсолютным частным правом или, синонимично этому, правом наций, или, на либертарианском жаргоне, принципом неагрессии.

Состоявшиеся суверены — или государства — могут увеличивать число своих иждивенцев и могут появляться новые суверены. Состоявшиеся государства могут также терять своих прежних иждивенцев, разрывая связи со своим прежним правителем, чтобы стать независимыми или присоединиться к другому суверену, или они могут вообще потерять свой прежний суверенитет и стать вместо этого зависимыми, разорившись и будучи поглощенными либо другим сувереном, либо, например, каким-нибудь прежним иждивенцем-выскочкой.

Картина естественного социального порядка, вытекающая из трудов Галлера, такова: отношения между людьми могут быть двух типов: внесоциальные или социальные (стр. 337 и далее).

Внесоциальные отношения существуют между людьми, которые не имеют ничего общего друг с другом, которые стоят рядом, независимо друг от друга, как равные, как человек с человеком, либо в мирном сосуществовании, либо в войне друг с другом. И хотя политические философы уделяли много внимания таким отношениям, которые существуют, например, между различными независимыми королями, государствами или нациями, а также между неким Гансом в Германии и неким Францем в Австрии, и хотя внесоциальные отношения, безусловно, являются частью естественного социального порядка, они не являются ни первоначальной, ни основной, доминирующей, наиболее характерной или интересной частью естественного порядка. Скорее, внесоциальные отношения возникают только на основе предшествующих социальных отношений, ярким примером которых являются отношения между отцом, матерью и ребенком. Они, как уже отмечалось, не стоят рядом и независимо друг от друга, а связаны друг с другом различными зависимостями, и только в результате разделения этих изначально социально связанных индивидов на различные домохозяйства или семьи возникают внесоциальные отношения между людьми. Таким образом, при любом общественном строе, превышающем размер одной семьи, люди находятся или оказываются всегда как во внесоциальных, так и в социальных отношениях с другими людьми.

Что касается социальных отношений, то все они имеют свое естественное происхождение в некоторой взаимной выгоде, возникающей (или ожидаемой) из них (или, скорее, в невозможности удовлетворить определенные потребности или достичь определенного комфорта в изоляции и без сотрудничества с другими). Существуют три типа социальных отношений, в которые может вступить человек.

Например, люди могут быть связаны друг с другом как равные, например, как братья или сестры, или как члены клуба или группы по общим интересам. Однако, по мнению Галлера, это эмпирически наименее частый тип или форма социальных отношений. Гораздо чаще люди вступают в социальные отношения с другими либо в качестве хозяина (или правителя), либо в качестве слуги (или зависимого). Галлер приводит множество примеров. Отец (или мать) против ребенка. Домовладелец против арендатора, работодатель против работника, производитель против потребителя, генерал против офицера, офицер против солдата, мастер против ученика, учитель против ученика, врач против пациента, священник против братьев, покровитель и благотворитель против получателя помощи и нищего, и т.д. и т.п.

Говоря об этих различных формах господства и зависимости, высшего и низшего статуса, Галлер снова и снова подчеркивает их естественный, взаимовыгодный характер. Различные правители не навязывали свое господство соответствующим зависимым, равно как и различные зависимые не возвышали и не назначали соответствующих правителей на высшую должность. Правители не получали свой статус правителей от управляемых, но обладали им и занимали его благодаря собственным талантам или достижениям. Никто из различных зависимых не терял ни одной из своих свобод или вольностей из-за своей зависимости, но они были зависимы либо от природы (как, например, младенцы), либо по собственному добровольному выбору, чтобы удовлетворить потребности или желания, недостижимые иным способом. Как резюмирует Галлер (стр. 352): “Нижестоящие ничего не дают своему вышестоящему, а он, в свою очередь, ничего у них не отнимает, но они помогают и используют друг друга; оба действуют в рамках своих собственных прав, равные в отношении своих врожденных, естественных прав и неравные в отношении приобретенных прав, оба осуществляют свою законную свободу в соответствии со своей свободной волей и в меру своих возможностей”.

Хотя этот портрет сложной вертикальной структуры естественного социального порядка может показаться некоторым критикам, таким как ранее упомянутые леволибертарианцы типа “не уважайте авторитетов”, несовместимым с известной экономической доктриной суверенитета потребителя, согласно которой именно спрос со стороны зависимых, т.е, потребителей, арендаторов, пациентов, студентов и т.д., создает и увольняет своих предполагаемых правителей, и, следовательно, если кто и правит, то именно они (зависимые) и должны быть признаны правителями, картина Галлера на самом деле полностью соответствует этой экономической доктрине и даже добавляет важный, часто пренебрегаемый или игнорируемый аспект.

Конечно, Галлер полностью осознает тот факт, что любые отношения между правителем и управляемым могут быть расторгнуты, если они больше не считаются взаимовыгодными. Потребитель может обратиться к другому производителю, солдат — к другому генералу, ученик — к другому учителю, пациент — к другому врачу и т.д. и т.п.. Также и бывший потребитель может стать производителем, а производитель потребителем, солдат генералом, а генерал солдатом, студент учителем, а учитель студентом, пациент врачом, а врач пациентом и т.д.. Но что никогда не меняется, в силу естественного неравенства всех людей, так это различие между правителем (или высшим) и управляемым (или низшим) и тот факт, что в каждом типе социальных отношений именно правитель как правитель всегда вносит наибольший вклад в социальное благосостояние и способствует социальному прогрессу.

Кроме того, Галлер указывает еще на две взаимосвязанные особенности, характерные для естественного социального порядка, которые имеют большое значение для его внутренней стабильности. Во-первых, он отмечает, что практически никто, ни правители, ни управляемые, не являются исключительно правителями или управляемыми. Скорее, каждый человек знаком и научился выполнять обе роли — правителя и управляемого, хотя бы в разных контекстах или при разных обстоятельствах. Правящий отец может быть и зависимым арендатором, и правящим главой местного футбольного клуба, и зависимым работником. Зависимый ребенок также может быть правящим работодателем, пациентом или клиентом врача или адвоката, а также правящим учителем учеников. Офицер может управлять своими солдатами и в то же время быть управляемым генералом, который, в свою очередь, находится под властью своего домовладельца и т.д.

Однако, несмотря на это сложное и повсеместное смешение ролей правителя и управляемого, в каждом крупном обществе существует естественная тенденция к социальному расслоению, т.е. к появлению правящего “высшего” класса людей, пользующихся большими свободами и удобствами, и соответствующего “низшего” класса людей с меньшими свободами и большей зависимостью. Естественно, что при взаимовыгодных социальных отношениях существует восходящая и нисходящая мобильность, но само расслоение на высшие и низшие социальные классы следует воспринимать как естественную константу. На одном краю находятся люди, которые являются главами семей и в то же время крупными землевладельцами, владельцами ферм, заводов и фирм, особняков и арендоуемой недвижимости; люди, на которых работают сотни и даже тысячи сотрудников, советников, учителей, юристов, врачей, менеджеров, охранников, поваров, горничных, слуг и т.д. и т.п. На другом конце — поденщики, бродяги, нищие или получающие милостыню. А между этими крайностями существуют бесчисленные градации и постоянные колебания социального статуса различных людей и соответствующей степени свобод или зависимостей, которыми они пользуются или охотно ищут и принимают.

Конечно, Галлер не отрицает, что этот иерархический порядок может быть искажен или деформирован насилием, завоеванием и узурпацией, и в заключение этого эссе я обсужу причины, фундаментальные интеллектуальные ошибки, которые Галлер определяет как источник любых длительных или устойчивых (а не просто временных) искажений, поскольку они становятся все более характерными для современного мира. Однако естественным положением вещей, по Галлеру, является правление “более могущественных” (глава 13). Иными словами, верхние ступени социальной иерархии, места членов высшего класса, как правило, заняты и состоят из лучших и наиболее совершенных людей, то есть тех, кто наделен самыми большими талантами и самыми высокими достижениями. И именно их статус “лучших”, более талантливых, состоявшихся и успешных убеждает и заставляет “меньших”, менее талантливых, состоявшихся и успешных людей привязываться к ним как к своим иждивенцам. Привязываться к кому-то более низкому и менее успешному, быть зависимым и управляемым — просто противоестественно и абсурдно; и любые подобные отношения, если они когда-либо возникнут, неизменно приведут к раздорам, сопротивлению или восстанию. Напротив, добровольная зависимость человека возникает тем естественнее и легче, чем выше ранг или статус его правителя, потому что чем выше и совершеннее правитель, тем лучше и надежнее можно удовлетворить собственные потребности. Так, например, в мирное время, пишет Халлер (с. 374), когда главной заботой человека является жизнь и комфортное существование, люди, естественно, обращаются за помощью к самым богатым и знатным людям. С другой стороны, во время войны, когда главной заботой людей является защита от агрессии и разрушения, они, естественно, подчиняются правлению самых храбрых и хитрых людей. И время от времени, когда, достаточно редко, “большие вопросы” поднимаются до ранга спорных социальных вопросов или проблем, то есть фундаментальных вопросов относительно правильного или неправильного, истинного или ложного, люди будут обращать внимание на мудрейших из людей и добровольно подчиняться их власти. Действительно, отмечает Галлер (стр. 369), естественный закон или принцип, согласно которому высшие будут править и осуществлять власть над низшими, а низшие признают и принимают такие отношения как естественные и само собой разумеющиеся, действует и в области игр и спорта: слава, почет, трофеи и призы неизменно достаются победителям, чемпионам, а проигравшие, пусть и неохотно, не могут не признать своего поражения.

Кроме того, сам этот закон или принцип социальной стратификации, как вновь и вновь подчеркивает Галлер, одновременно является наилучшей гарантией социальной стабильности и защитой от социальных распрей и беспорядков (стр. 377 и далее). Стабильность любого общества, то есть мирное, спокойное и дружное объединение людей, всегда находится под угрозой с двух сторон. С одной стороны, зависть неимущих по отношению к имущим, а с другой — злоупотребление властью со стороны сильных мира сего. Правда, зависть неимущих, даже если ее невозможно полностью искоренить, сводится к минимуму или смягчается в той самой степени, в какой положение имущих основывается на превосходстве талантов или достижений. Действительно, чем больше и очевиднее превосходство имущих, тем меньше и слабее зависть или недовольство неимущих. Что касается злоупотребления властью со стороны сильных мира сего, то и это, конечно, никогда нельзя полностью исключить. Но чем больше их властное положение опирается на их превосходные таланты и достижения, а их власть и статус добровольно признаются и принимаются другими, тем меньше у них причин злоупотреблять властью, обижать или причинять кому-либо вред. Напротив, тем больше у них причин поступать благородно и проявлять великодушие по отношению к менее могущественным или бессильным, чтобы сохранить и упрочить свое положение.

После этих рассуждений о естественном господстве “сильных” над “слабыми” и нуждающимися, о стратификации людей на высшие и низшие социальные классы и о центральной важности, в частности, членов первого класса для поддержания социальной стабильности, спокойствия и всеобщего благосостояния, а также в свете нашего предыдущего обсуждения роли и положения отца как главы семьи и прообраза государства, мы можем перейти к окончательному изложению доктрины Галлера о “естественном состоянии”.

С самого начала следует напомнить, что понимание и определение естественного состояния у Галлера полностью отличается от того, что мы, “современники”, привыкли понимать и подразумевать под этим термином. Понятие государства у Галлера соответствует тому значению, которое оно имело на протяжении большей части Средневековья. Отсюда и ярлык “ультрареакционер”, приклеенный к нему его современными критиками.

Естественной, физической основой всех государств является земля, т.е. владение смежными или несмежными участками земли (с. 450, с. 460). Владельцем и, следовательно, правителем этой земли может быть отдельное лицо — князь, король, император, царь, султан, шах, хан и т.д. — и государство, следовательно, называется княжеским государством или княжеством. Или же владелец является объединением или сотрудничеством нескольких лиц — сенаторов, как в Риме, дожей, как в Венеции, или “Eidgenossen” (конфедератов), как в Швейцарии, и т.д. — и тогда государство называется республиканским или республикой. Однако в любом случае, правит ли князь или какой-нибудь кооператив, каждое государство и каждый правитель государства подчиняются тому же частному праву, что и любой другой, “меньший” собственник и человек. Различие между государством и правителем государства и другими людьми и их собственностью, как неоднократно подчеркивает Галлер, не категорическое, а лишь степенное (стр. 450 и далее).

Прямое правление князя распространяется только на его собственность, как и в случае с любым другим человеком и его собственностью, и, как мы вскоре увидим, только в отношении этого “самоуправления” его собственностью существует некоторое различие между князем и всеми остальными. В любом случае, как субъект частного права, князь не управляет другими людьми и их имуществом, (с. 479), за исключением тех случаев, когда они добровольно присоединились к князю и вступили с ним в определенные социальные отношения для лучшего удовлетворения той или иной потребности. Следовательно, в отличие от современного государства, князь не может в одностороннем порядке издавать законодательные указы или налагать налоги на других людей и их имущество (с. 450, сноска 8). Более того, зависимости или сервитуты по отношению к князю варьируются от одного зависимого к другому, и в любом случае все они принимаются добровольно и могут быть расторгнуты, как только перестают считаться взаимовыгодными. Галлер добавляет несколько интересных терминологических замечаний, чтобы еще больше прояснить этот статус князя как простого субъекта частного права (см. с. 480n14): Наиболее подходящим способом обозначения статуса принца, короля и т.д. является определение его просто как главы определенного рода, например, главы дома Бурбонов или дома Габсбургов, Гогенцоллернов, Виттельсбахов и т.д.. Менее уместно и даже ошибочно, называть их королем Франции, а также королями Австрии, Пруссии или Баварии, потому что это ложно намекает на то, что они являются кем-то вроде владельцев всей Франции, Австрии и т.д.. И совершенно ошибочно называть их правительством Франции, Австрии, Пруссии и Баварии, как если бы они были просто служащими французского, австрийского, прусского или баварского населения.

Князья или, в случае республик, сенаторы, дожи и т.д., конечно, всегда являются представителями высших слоев общества. Но не размер их земельных владений, не количество “их людей”, т.е. число их прямых или косвенных иждивенцев, не их доходы или богатство делают их главами государства. Действительно, могут существовать люди, которые владеют большим количеством земли, нанимают больше людей, чей доход и богатство превышают доход принца, сенатора или дожа, и все же они не могут считаться главами государства (стр. 474-75). На самом деле, как показывает уже упомянутый пример с вымышленным зарождением человечества, когда прототипом государства была единая семья, “размер” сам по себе, по мнению Галлера, не имеет никакого отношения к вопросу о том, квалифицируются ли социальные отношения или положение как государство. На самом деле, что особенно примечательно, Галлер даже высказывается в пользу множества мелких княжеств или республик (стр. 432), что очень похоже на мой собственный призыв к созданию Европы тысячи Лихтенштейнов, а не единого ЕС, как наилучшей гарантии против возможности злоупотребления властью со стороны государственного правителя.

Итак, что же, по мнению Галлера, отличает главу (или глав) государства, большого или малого, от всех остальных людей и их собственности? Дело не в том, как уже было объяснено, что князь или объединение сенаторов никогда не окажутся в социально неполноценном положении. Никто в обществе, основанном на разделении труда, не свободен от этого отрезвляющего опыта. Даже величайшие из королей нуждаются во врачах и советниках и вынуждены склоняться перед вышестоящей властью. Если попытаться выразить это одним словом, то, главой государства делает суверенитет или независимость (с. 473-81). Тот (или те), кто полностью свободен в принятии решений относительно своей личности и имущества, поскольку над ним (или над ними) нет никого, перед кем он (или они) был бы обязан оправдываться; кто не подчиняется ничьей другой власти ни в силу обычая, ни в силу договора и кто, соответственно, может делать или не делать со своим имуществом все, что ему заблагорассудится, не отчитываясь ни перед кем, кроме Бога и вечного естественного закона — он (или они) квалифицируются как глава (главы) государства. И напротив, каждый, кто находится в чьей-либо зависимости или чья собственность находится в каком-либо сервитуте, например, каждый вассал, арендатор, работник или должник, не может считаться государством, каким бы большим, могущественным, богатым или влиятельным он (или они) ни был.- Как признает и неоднократно подчеркивает Галлер, однако, зависимость бывает разной степени, и разница между сувереном и зависимым отнюдь не такая, как между днем и ночью. Зависимость может быть настолько легкой, что едва заметна, зависимый может даже распоряжаться большими ресурсами, чем суверенный правитель, а их различный ранг или статус может в конечном итоге сводиться не более чем к разнице в известности и престиже.

Из определения Галлером главы государства как субъекта частного права, отличающегося от любого другого человека только суверенитетом его правления над своей собственностью, следует его категорическое неприятие доминирующего на сегодняшний день альтернативного определения государства как органа защиты и отправления правосудия.

Для Галлера государства в качестве государства — это, по сути, не что иное, как частные предприятия, и как таковые не имеют никакой общей функции или цели (стр. 470-72). Это не значит, что у них нет цели. У каждого социального института и отношений есть своя цель. Но у институтов нет общей цели, а скорее разнообразие или множество различных частных целей — это относится и к государствам. Цель и функция государства, таким образом, состоит в том, чтобы обеспечить и позволить своему главе (главам) хорошую и комфортную жизнь, в соответствии с его (или их) собственным, варьирующимся и меняющимся представлением о том, что он (или они) считают “хорошей” и “комфортной” жизнью. По мнению Галлера (с. 463-65), государства нельзя определять как органы защиты или органы правосудия, поскольку задача и право защищать свою личность и собственность, то есть действовать в соответствии с принципами естественного права, заложенными Богом, в равной степени присуща каждому в отдельности и всем вместе социальным институтам и отношениям и, следовательно, не может рассматриваться как уникальная для государств и как их определяющая характеристика. Действительно, отмечает Галлер, люди не вступают в соглашения по само собой разумеющимися поводам. А само собой разумеющимся является то, что нельзя причинять вред другим людям или повреждать их имущество, и что можно защищаться и применять оборонительное насилие, если вы ранены или ваше имущество повреждено, отнято или конфисковано другими (см. также главу 15). Конечно, государства, в силу своей большей значимости, могут взять на себя более важную роль в качестве поборников и защитников справедливости. Но поощрять и защищать справедливость — это в равной степени и в то же время неотъемлемое право и обязанность даже самых ничтожных людей.

Это подводит меня к заключительному разделу настоящего эссе.

Здесь можно вспомнить подзаголовок magnum opus Галлера: Теория естественно-социального порядка, противопоставленная химере искусственно-гражданского. До сих пор мы говорили о первой, позитивной части этой работы. То есть, о том, что Галлер считает естественным результатом совместной жизни людей везде и во все времена. Разумеется, этот естественный порядок не претендует на совершенство. Ничто в человеческих делах не было и никогда не будет совершенным. Но это наилучший возможный порядок, позволяющий сохранить все естественные человеческие свободы, наилучшим образом удовлетворить потребности каждого и приспособиться к меняющимся обстоятельствам. Конечно, как и все человеческие институты, он подвержен возможности злоупотреблений, но в его рамках также предусмотрены средства и меры для предотвращения, борьбы, избежания или уклонения от любых таких злоупотреблений.

Однако, как уже должно быть совершенно очевидно, естественный социальный порядок и естественное государство Галлера не имеют ничего общего с современным обществом и современным государством, с которым мы все слишком хорошо знакомы. Современное государство и современное общество даже не могут рассматриваться как пример и следствие вырождения государства Галлера. Скорее, современное государство и общество, которые Галлер, писавший около двухсот лет назад, называет искусственным государством и искусственным гражданским обществом и признает находящимися в процессе создания уже примерно с семнадцатого века и впервые полностью реализовавшимися во время Французской революции, — это чудовище совершенно иной природы.

Последовательная трансформация и окончательная замена естественного порядка и естественного государства современным, искусственным является результатом фундаментальной интеллектуальной ошибки, которую по сей день неустанно пропагандируют в различных, слегка отличающихся друг от друга, но по сути одинаковых версиях бесчисленные теоретики “общественного договора”. Это ошибка грандиозного масштаба и Галлер не устает подробно это демонстрировать (см. особенно главу 11). Ошибочность этой теории очевидна с самого начала и очевидна до такой степени, что эта теория кажется просто смешной, это химера, настолько лишенная здравого смысла и оторванная от реальности, что только “интеллектуал” — “софист” в терминологии Галлера — мог ее придумать. И все же это теория, которая буквально перевернет мир с ног на голову. Она превратит ничтожных слуг в правителей князей, а детей — в хозяев родителей (глава 4, особенно с. 25n6, а также с. 284) и разрушит все человеческие свободы (с. 335 и далее).

Эта теория, в кратком изложении Галлера, сводится к четырем положениям (с. 295-96).

1. Первоначально, в естественном состоянии, люди жили вне всяких социальных отношений, то есть исключительно внесоциально, бок о бок друг с другом и в состоянии полной свободы и равенства.
2. Однако при таком положении вещей естественные права и свободы человека не были обеспечены.
3. Поэтому люди объединились друг с другом и передали полномочия по организации и обеспечению общей, всесторонней защиты и безопасности одному или нескольким людям из их числа.
4. Таким образом, благодаря институту государства свобода каждого индивида была бы лучше и надежнее защищена, чем раньше.

Следуя за Галлером, я теперь, в качестве своей последней задачи, рассмотрю каждое из этих предложений по очереди, чтобы со всей возможной краткостью продемонстрировать полную абсурдность всей этой доктрины, ее многочисленные внутренние противоречия и катастрофические последствия, вытекающие из ее принятия.

Первое положение и предпосылка теории уже должны быть отвергнуты как вымысел или фальшивка, не имеющая под собой никакой фактической основы. Никогда и нигде не существовало ничего похожего на естественное состояние, изображаемое теоретиками общественного договора. Никогда никто не жил полностью вне социальных отношений. Если бы это было так, то ему не нужен был бы язык как средство общения, а если он использует язык, то это доказывает существование социальных отношений с другими людьми. Действительно, как уже было показано, социальные отношения, примером которых является институт семьи, предшествуют внесоциальным отношениям (которые могут возникнуть только в результате отрыва детей от родителей). Как показывают институт семьи и тот факт, что все мы рождаемся не одновременно, а последовательно, один за другим, никто никогда не жил всю свою жизнь в состоянии, характеризующемся полной свободой и равенством. Скорее, с самого начала состояние человеческой природы характеризуется неравными свободами и неравенством, правителями и управляемыми, хозяевами и зависимыми. Такое неравенство не является результатом или итогом предыдущих договоров или соглашений и не требует договоров или соглашений для своего объяснения или оправдания. Напротив, оно предшествует всем договорам и соглашениям и является естественной основой и оправданием всех взаимовыгодных — согласованных или договорных — социальных отношений и ассоциаций (см. с. 300-03).

Второе положение не лучше. Даже критики теории общественного договора часто пропускают это положение мимо ушей, не комментируя его. Однако, как проницательно замечает Галлер, оно тоже ставит все с ног на голову и ставит телегу впереди лошади. Действительно, потенциальная опасность, исходящая от некоего человека C, или страх перед нападением со стороны C могут помочь связать A и В вместе. Но сама связь А и В не основана на неуверенности или страхе. Скорее, это результат взаимного доверия или даже любви. А и В не боятся друг друга и не считают, что их права могут быть поставлены под угрозу или ущемлены их объединением, напротив, А и В доверяют или любят друг друга и объединяются по этой причине. Страх и недоверие — это причины не для объединения, а для дистанцирования и отделения от других. Утверждать вместо этого, как это делает, например, Гоббс, что социальные отношения возникают из состояния всеобщего страха, из bellum omnium contra omnes, просто абсурдно. Кроме того, вопреки всем теоретикам общественного договора, как, в частности, еще раз показывает естественное взаимное притяжение и объединение полов, человеческое сотрудничество, основанное на доверии и любви, предшествует всем конфликтам и войнам, и человеческое сотрудничество всегда доступно и способно (опять же: не безусловно, но настолько удовлетворительно, насколько это возможно для человека!) справиться и с такими чрезвычайными, вне- или антисоциальными событиями (см. с. 303-05).

Это подводит нас к третьему положению, а с ним и к вершине абсурда. И именно здесь, в критике Галлером этого тезиса, должны быть окончательно развеяны все еще остающиеся сомнения в статусе автора массивного труда, посвященного “Восстановлению теории государства”, и прочно закреплен статус Галлера как радикального либертарианца — на современном жаргоне: анархо-капиталиста. Потому что здесь, двести лет назад, Галлер выдвигает практически все аргументы против легитимности (современного) государства, выдвигаемые современным либертарианством и либертарианцами в традиции Мюррея Ротбарда.

Прежде всего, отмечается, что не существует никаких данных о том, что где-либо когда-либо был заключен договор, напоминающий договор, который представляют себе теоретики общественного договора. И Галлер сразу же переходит к сути вопроса, почему это так и почему любой такой договор немыслим. В естественном состоянии, пишет он (стр. 322), каждый человек для своей защиты и безопасности мог полагаться на свои собственные силы и средства самообороны, или же он мог выбрать кого-то более могущественного, чем он сам, и оснащенного большими или лучшими средствами защиты, и присоединиться к такому человеку на взаимно согласованных условиях в качестве своего вассала или слуги; и он мог покинуть любое такое объединение и вернуться к оборонительной самодостаточности или присоединиться к другому, предположительно лучшему защитнику. Почему же, задается вопросом Галлер, кто-то будет считать улучшением ситуацию, когда он больше не сможет выбирать себе защитника и способ защиты, а вместо него такое решение будут принимать другие, т.е. “народ”? Как это может быть свободой?!

Упоминание “народа” дает ключевое слово для целого шквала неудобных последующих вопросов. Кто этот “народ”, который якобы делегирует свои полномочия государству и его главе (главам), чтобы они затем обеспечили всем безопасность и защиту? Каждый ли это человек, который может дышать, а если нет, то почему (см. с. 312 и далее)? Все ли население планеты составляет “народ”? Или есть разные “народы”, и как тогда провести границы и определить, кто принадлежит или не принадлежит к тому или иному “народу”? А как быть с тем, что постоянно умирают и рождаются люди? Договор может связывать только тех, кто его заключил, и, следовательно, не должен ли договор постоянно обновляться и переделываться, всякий раз, когда на сцену выходит новый человек?

Более того, почему, например, глава семьи или князь должен соглашаться с тем, что его дети или слуги должны иметь равное право голоса при выборе их общего правителя или повелителя? И если бы они имели такое право голоса, не означало ли бы это, что ранее гармоничные и взаимовыгодные отношения между родителями и детьми или между князем и его слугами стали бы тем самым все больше заражаться ревностью, напряжением и раздорами? Точно так же, независимо от того, кто считается “народом”, возможно ли представить себе, что все они единодушно согласятся с тем, кто должен быть их владыкой? А если это не так, что можно считать несомненным, то как можно считать этот договор обязательным и для несогласных или инакомыслящих? И не означает ли это, что вся сложная сеть гармоничных отношений, характерных для естественного социального порядка, будет искажена или разрушена и заменена системой соперничающих или даже враждебных партий и партийности, затрагивающей и заражающей каждый уголок социальной ткани? (стр. 323-24)

Вопросы не прекращаются. Тот, кого одна партия “народа” назначает верховным защитником всех партий, может навязывать свою волю всем, как сторонникам, так и несогласным — насколько далеко простираются его полномочия? Какие ограничения, если таковые имеются, накладываются на его действия? Разрешено ли людям по-прежнему защищаться и обороняться от вредных или противоправных действий других? Могут ли люди по-прежнему носить оружие или строить крепости? Может ли отец по-прежнему отлупить своего сына за грубый проступок? Может ли работодатель по-прежнему увольнять своего работника за халатное поведение? Может ли домовладелец выгнать провинившегося жильца из своего дома или запретить вход другим? Или все должны разоружиться, и все эти потенциальные конфликты перейдут в компетенцию государства? Безусловно, на эти вопросы нельзя дать единственного ответа. Однако можно с уверенностью утверждать, что вмешательство государства в любой подобный вопрос является нарушением естественного права, нарушением прав частной собственности и произвольным ограничением свободы человека, то есть действиями, прямо противоположными предполагаемой цели создания государства (стр. 328-30).

И, наконец, остается еще один вопрос, ответ на который неизбежно показывает всю запутанность и неразбериху теории общественного договора: Кто бы ни был назначен частью “народа” быть — предположительно — служащим всего “народа” и поставщиком безопасности и защитником для всех, ему нужны ресурсы для этого. Ему нужна рабочая сила, материальные блага и средства для их финансирования, и именно его работодатель, то есть “народ”, должен обеспечить его всем этим. Но сколько денег, персонала и защитного снаряжения необходимо для выполнения работы? И кто из людей должен вносить какую часть от общей суммы? Конечно, в этом вопросе невозможно прийти к единому мнению. Конечно, глава государства, которому якобы делегированы все полномочия, будет просить все больше ресурсов, утверждая, что чем больше ресурсов в его распоряжении, тем больше безопасности он сможет обеспечить. Но зачем тому, кто не по своей воле выбрал этого человека в качестве своего защитника, кто считал себя способным обеспечить собственную безопасность или считал своего предполагаемого защитника менее чем беспристрастным, пристрастным или даже опасным врагом, передавать ему свои деньги или другое имущество, чтобы оно было потрачено впустую или даже использовано для угнетения и лишения его еще большей части его собственного имущества? Гармоничные отношения и добровольные услуги и платежи будут заменены принуждением, крепостным правом и налогами, а принуждение, крепостное право и налоги, в свою очередь, будут использоваться для еще большего будущего принуждения, крепостного права и налогов (с. 330-32).

Итак, bellum omnium contra omnes, которого не существовало в естественном состоянии, на самом деле возникает только благодаря институту (искусственного) государства, и она постоянно подстрекается и поощряется государством, чтобы неуклонно расширять свои собственные полномочия за счет все большей потери всех частных свобод. И это ужасное положение вещей, которым мы обязаны пропаганде, неустанному интеллектуальному бреду теоретиков общественного договора, саркастически замечает Галлер, и есть то, что мы должны считать новой и улучшенной человеческой свободой. Какая жестокая шутка.

Эта статья — отрывок из доклада, прочитанного недавно на конференции Общества собственности и свободы в Бодруме, Турция.

Оригинал статьи Перевод: Наталия Афончина Редактор: Владимир Золоторев