Можно ли спроектировать общество? Может ли эксперт-инженер облегчить страдания людей с помощью хорошего централизованного плана?

Минору Ямасаки считал, что да.

Ямасаки был одним из самых уважаемых архитекторов Америки XX века. Он считал, что человеческую природу можно улучшить (нуждаются ли в этом люди или хотят ли они этого — неважно), если их окружить правильно спланированной архитектурной средой.

Ямасаки получил возможность проверить свою теорию, спроектировав комплекс муниципального жилья, который должен был стать образцом для всей будущей системы. Строительство этого комплекса — Pruitt-Igoe в Сент-Луисе — стало возможным благодаря послевоенным программам в духе «Нового курса», направленным на жилищное строительство и развитие городов. И, как и многие инициативы Нового курса, проект Pruitt-Igoe основывался на идее, что добрые намерения, централизованное планирование и сильная власть государства продвинут общество вперёд лучше, чем защита прав человека и личный выбор.

Pruitt-Igoe и проекты Ямасаки преподносились как решение проблем бедности, преступности и нехватки жилья в крупнейших американских городах, но уже через несколько лет этот комплекс стал наглядным примером того, какие опасные последствия наступают, когда государственные планировщики отбирают у людей свободу и право на собственный дом.

Детство Ямасаки напоминает роман Горацио Олджера. Его родители эмигрировали из Японии и обосновались в Сиэтле на рубеже веков. Отец работал на трёх работах, чтобы обеспечить семью всем, чем мог, но всё равно они жили на грани выживания. Сиэтл не был благоприятным местом для японцев, и Ямасаки навсегда сохранил горькие воспоминания о том, как его не пускали в бассейны и как над ним смеялись в театрах.

Он сам оплатил учёбу в Университете Вашингтона, изнурительно работая летом на консервном заводе по переработке лосося по 70–120 часов в неделю. Его заработок составлял эквивалент 800 долларов в месяц по нынешним деньгам.

Но усилия окупились — Ямасаки проявил настоящий талант в архитектуре. Он подозревал, что антияпонские настроения в Сиэтле ограничат его возможности, поэтому перебрался в Манхэттен, имея всего 40 долларов в кармане. Он поступил в магистратуру по архитектуре в Нью-Йоркском университете и упаковывал посуду для компании, занимающейся импортом, чтобы оплачивать учебу.

И это было поразительное время для изучения архитектуры! Эпоха высокого модернизма: Вальтер Гропиус, Фрэнк Ллойд Райт, Ле Корбюзье — все они переосмысливали основы архитектуры. Прорывы в использовании стекла, стали и бетона открывали новые возможности.

Ле Корбюзье, или Корбу, как его называли, оказал на Ямасаки огромное влияние. Корбу, пожалуй, был самым радикальным из высоких модернистов. Он безоговорочно верил в силу рационализма и эффективности, способных улучшить все сферы общества. Он считал, что дома должны быть «машинами для жизни». Мастер-планировщик, по его мнению, мог создать настоящие утопии, реализуя своё экспертное видение с помощью государства.

Ямасаки с энтузиазмом стремился воплотить идеи Корбу в американских городах. После окончания Нью-Йоркского университета он официально стал архитектором и присоединился к бюро Shreve, Lamb & Harmon, наиболее известному по проекту Эмпайр-стейт-билдинг и множеству других небоскрёбов Манхэттена. После Второй мировой войны он поработал в нескольких других фирмах, а затем открыл собственную в 1949 году.

У Ямасаки был обширный опыт. Единственное, чего у него не было, — это знакового здания. Но оно скоро появится.

Архитектура высокого модернизма обрела идеального союзника в послевоенном движении за обновление городов, которое разделяло тот же дух: «снести всё до основания и начать с нуля». Расчистка трущоб и урбанистическое обновление получили широкое распространение по всей территории США после того, как Верховный суд вынес решение по делу Berman v. Parker в 1954 году — решение, которое дало государству новую власть.

Суть дела была следующей. Владелец универмага в Вашингтоне, округ Колумбия, подал в суд на городское агентство по развитию, когда то инициировало изъятие его магазина в порядке принудительного выкупа (eminent domain), чтобы снести здание и продать участок частному застройщику. Государство утверждало, что борется с «упадком городской среды», однако истец возразил, что на деле власти просто забирают частную собственность, чтобы передать её другому частному лицу.

Верховный суд встал на сторону государства, нанеся серьёзный удар по праву собственности. Решение фактически расширило полномочия властей использовать механизм принудительного выкупа: от формулы «в случае крайней необходимости для общественного блага» (например, для строительства аэропорта) — к формуле «всякий раз, когда политики считают это целесообразным», что открыло простор для кумовства и коррупции.

Решение по делу Berman было принято вскоре после Закона о жилищном строительстве 1949 года, который значительно расширил участие федерального правительства в сфере жилья. Основными пунктами закона были: федеральное финансирование сноса трущоб и обновления городов, расширение ипотечного страхования для повышения уровня владения жильём и строительство социального жилья.

Таким образом, сочетание решения по делу Berman, потока федеральных средств на интервенционистскую жилищную политику и восходящего архитектурного движения, мечтавшего о достижении утопии с помощью зданий и дизайна, создало все условия для будущего масштабного провала государственного вмешательства.

Послевоенный Сент-Луис был готов к преобразованиям. Один историк писал, что он напоминал «что-то из романа Диккенса». Население города значительно выросло, и местные власти предполагали, что этот рост продолжится на протяжении десятилетий. Они опасались, что дешевые доходные дома захватят деловой центр. Хотя местные избиратели отклонили в 1948 году предложение о строительстве многоквартирного государственного жилья, с появлением обильного федерального финансирования такие проекты стало трудно сдерживать.

Демократ Джозеф Дарст, мэр Сент-Луиса, не нуждался в убеждении. Республиканские чиновники штата — тоже. Существовал двухпартийный консенсус: городу необходимы радикальные меры. Дарст выразился прямо: «Мы должны перестроить, раскрыть и очистить сердца наших городов. Тот факт, что в нашем городе появились трущобы со всеми присущими им пороками, — это вина каждого. Теперь ответственность за исправление — тоже на всех».

Дарст и другие городские чиновники начали, как выразился писатель Джефф Байлз, «наступление на пять квадратных миль города». Вскоре бригады сносчиков начали уничтожать целые кварталы. Только в районе Мил-Крик-Вэлли было снесено около 5000 зданий, включая 43 исторические церкви.

Хотя городские власти считали эти районы безнадёжными трущобами, с ними соглашались не все, и многие жители с удовольствием называли их своим домом. Бывшая жительница Мил-Крик-Вэлли Гвен Мур вспоминала: «Мои воспоминания очень приятные, и я помню, как была травмирована, когда нам сказали, что мы должны уехать».

Главным проектом по застройке снесённых районов стал жилой комплекс высокой плотности под названием Pruitt-Igoe, названный в честь двух героев Сент-Луиса: Уэнделла Прюитта, пилота из эскадрильи Таскиги, и бывшего конгрессмена Уильяма Айго. Здания Pruitt предназначались для чернокожих, а Igoe — для белых. Однако проект, запущенный в 1954 году, вскоре был вынужден отказаться от расовой сегрегации после решения Верховного суда по делу Brown v. Board of Education, положившего конец доктрине «раздельно, но равно».

Чиновники имели общее представление о том, каким должен быть проект: высокие современные здания, которые одновременно позволили бы расти мегаполису и положили бы конец нищете в трущобах Сент-Луиса. Строительство финансировалось за счёт штата и федеральных средств, но предполагалось, что комплекс будет самоокупаемым за счёт арендной платы его жителей.

Чего у них пока не было — так это архитектора, готового взяться за такую задачу. Для этой роли прекрасно подошел многообещающий молодой архитектор по имени Минору Ямасаки.

Первоначальное предложение Ямасаки представляло собой сочетание идей Ле Корбюзье и собственных представлений о том, как можно улучшить жизнь людей с помощью архитектуры. Ямасаки многое заимствовал из нереализованного проекта Карбюзье «Сияющий город» (Ville Radieuse): ряды высотных домов, переплетённые «зелёной рекой» из насаждений и детских площадок. Самым важным было корбюзьевское стремление к экономии — разместить как можно больше квартир в одном здании.

Проект Ямасаки включал сочетание двухэтажных таунхаусов, зданий средней этажности и широко расставленных 11-этажных корпусов. Он внедрил новый тип лифта с «пропуском этажей» (skip-stop elevator), который останавливался только на каждом третьем этаже. Это позволяло освободить больше пространства под квартиры и, по его замыслу, способствовало социализации жителей, побуждая их чаще общаться. Коридоры были широкими, «улицеподобными» — чтобы имитировать что-то вроде рыночной площади внутри высоток.

Проект получил широкое одобрение. В статье журнала Architectural Forum под названием «Операция на трущобах в Сент-Луисе» предложение Ямасаки назвали «лучшим многоквартирным зданием года». Городские власти гордились высотками и заявляли, что у бывших жителей трущоб теперь будут великолепные виды на город, лучше, чем у самых богатых горожан. На месте загрязнённых трущоб должны были вырасти высокие современные здания, пропускающие свет и воздух.

Хотя проект Ямасаки был скорректирован властями Сент-Луиса (они отказались от малых зданий в пользу 33 высоток), Пруитт-Айго стал воплощением планов прогрессистов начала XX века о всесторонней государственной опеке. Но, как и другие программы такого сорта, обещания Пруитт-Айго оказались жизнеспособны лишь на бумаге, и утопические мечты начали рушиться ещё до того, как была построена первая высотка.

Городские планировщики считали, что Сент-Луис переживает демографический бум. Это было не так. Эмити Шлейс в своей книге Великое общество объясняет, что местные власти были убеждены: «Сент-Луис будет расти и обеспечивать своих жителей. Но вместо этого, отчасти из-за других вмешательств властей, город начал сокращаться. Экономики, как выяснилось, похожи на людей. Они делают выбор».

Государственное ипотечное страхование, введённое Законом о жилье, сделало дома в пригородах дешёвыми — и они продолжали дешеветь. Точно так же, как и автомобили. Межштатная автодорожная программа президента Эйзенхауэра, начавшаяся с прокладки I-70, соединила Сент-Луис с бурно развивающимися пригородами Сент-Чарльза, по ту сторону реки. Несмотря на решение по делу Brown v. Board of Education, белые семьи пользовались теми же средствами FHA, что финансировали Пруитт-Айго, чтобы покупать дома в пригородах — и многие рабочие места переехали туда же.

Это кардинально изменило город. Сегрегация де-факто усилилась, город сокращался, пригороды разрастались. Даже если городские власти понимали, что их предположения о непрерывном росте численности населения и экономики были ошибочны, они этого не признавали.

Дальше — хуже.

Планировщики ожидали, что в комплексе будут жить работающие бедные. Вместо этого квартиры заняли безработные семьи, а значит — поскольку получатели пособий платили самую низкую аренду — поступлений от арендной платы не хватало для содержания зданий.

Кроме того, согласно законам штата Миссури о социальном обеспечении в то время, пособие можно было получать только в качестве родителя-одиночки. Это ставило многих матерей и отцов перед тяжёлым выбором: остаться вместе, но без господдержки, или разойтись, чтобы её получать. Многие отцы уходили от семей в поисках работы — и часто не возвращались. Вскоре Пруитт-Айго стал в основном заселённым большими неполными семьями. Отсутствие отцов (а соцработники регулярно проверяли, действительно ли отец не живёт в доме) имело опасные последствия для детей. Преступность быстро стала нормой, дети вступали в банды, занимались вандализмом и разрушали здания. Рабочие по обслуживанию не справлялись, а заполняемость резко падала.

В день, когда президент Линдон Джонсон произнёс свою знаменитую речь о «Великом обществе» в 1964 году, заселённость комплекса составляла около 25%.

А что насчёт инновационных «пропускающих этажи» лифтов Ямасаки? Его широких коридоров? Способствовали ли они чувству общности, как он надеялся? Эмити Шлейс рисует мрачную картину:

[Эти] лифты… стали ловушками. Плохое обслуживание означало, что лифты часто застревали, оставляя жертву наедине с бандитами. Банды дежурили в широких коридорах, а жильцы «пробегали через строй» до своих дверей.

Подростки кидали кирпичи и камни в окна и уличные фонари — это стало обычным развлечением. Хороших игровых площадок не было. Поскольку туалетов на первом этаже не предусмотрели, дети там справляли нужду, и лифты тоже постепенно превратились в общественные туалеты. Зона для собраний была жалкой насмешкой; в конечном итоге она служила лишь местом для сбора арендной платы. Никто, похоже, не мог остановить разрушение.

Сент-Луис бытро понял, что Пруитт-Айго стал проблемой. Но было неясно, кто, если вообще кто-то, мог бы её решить. Федеральное правительство, жилищное управление Сент-Луиса, штат и сам город Сент-Луис — все делили ответственность за комплекс. А когда ответственность разделена между всеми, по сути, её не несёт никто.

Спустя пять лет после запуска проекта Ямасаки извинился за своё участие в нём. Хотя окончательный облик комплекса отличался от его первоначального замысла, он начал сомневаться в основной идее проекта: что человеческую жизнь можно эффективно сконструировать с помощью градостроительного дизайна. Он выражал сожаление по поводу своих «прискорбных ошибок» в Пруитт-Айго. К концу 1950-х он стал произносить проникновенные речи о «трагедии жилья для тысяч людей в абсолютно одинаковых ячейках», что «уж точно не способствует нашим идеалам человеческого достоинства и индивидуализма».

В газете Detroit Free Press он выразился проще: «Социальные беды не вылечишь красивыми зданиями».

К началу 1970-х тридцать три бетонные башни, возвышавшиеся над горизонтом Сент-Луиса, стали предостережением для всех утопических планов в области жилья. Это было логово преступности и отчаяния, а не место, которое кто-то мог бы назвать домом. На момент принятия решения о сносе здания были заселены лишь на 10 процентов.

В день, когда начался снос Пруитт-Айго, историк архитектуры Чарльз Дженкс объявил о смерти высокомодернистской архитектуры: «Её наконец избавили от мучений. Бум, бум, бум».

Три башни были снесены в 1972 году. Последняя — в 1976-м. От Пруитт-Айго не осталось ничего.

Судьба Ямасаки навсегда оказалась связана с Пруитт-Айго.

За свою долгую карьеру он успел построить аэропорты, консульства, выставочные центры и здания университетов. Он спроектировал Всемирный торговый центр с его знаковыми башнями-близнецами и даже попал на обложку журнала TIME за вклад в американскую архитектуру. Но Пруитт-Айго нанёс его репутации серьёзный урон, и это сказалось на его последующих проектах. К концу карьеры его здания стали сдержанными и стилистически невыразительными. Когда он умер в 1986 году, в его некрологе в New York Times был отдельный раздел о Пруитт-Айго под заголовком: «Одна большая неудача».

Но Ямасаки не был единственным виновником провала Пруитт-Айго. Также нельзя возложить всю вину на амбициозные, хоть и ошибочные, идеи Ле Корбюзье. Проект Пруитт-Айго был обречён ещё до того, как Ямасаки подал свой план.

Он был обречён в тот момент, когда политики Сент-Луиса насильственно переселили тысячи жителей из их домов в огромные бетонные башни, которых те не просили. Проект, к которому жители не имели никакого отношения, оказался для них совершенно чуждым. «В Пруитт-Айго не было ничего мягкого», — вспоминал один бывший житель. Градостроители и чиновники Сент-Луиса решили, что могут обращаться с людьми как с подопытными в масштабном социальном эксперименте.

Говоря прямо: дорога в ад вымощена государственными вмешательствами.

Трагедия Пруитт-Айго для Ямасаки — в том, как она испортила его наследие. Он начал свою карьеру как сторонник высокомодернистской и прогрессистской веры в возможности централизованного управления. Но, осознав ошибочность этих взглядов, он стал активным их критиком. Тем не менее Пруитт-Айго навсегда останется пятном на его блестящем портфолио красивых зданий.

Трагедия Пруитт-Айго для общества — в том, как он разрушил человеческие жизни. Тысячи бедных рабочих и переселенцев — в основном чернокожих семей с Юга — стали жертвами провала этого проекта. Но несмотря на бедность, преступность и человеческие страдания, вызванные Пруитт-Айго, ни один государственный чиновник не понёс ответственности, и только Ямасаки оказался с подмоченной репутацией.

В конце концов, урок, который Ямасаки извлёк из провала Пруитт-Айго, оказался предвидением вечного краха любых государственных инициатив, нарушающих права личности:

«Несмотря на моё стремление использовать архитектуру для реального улучшения жизни людей,, похоже, существуют такие социальные и экономические условия, при которых это попросту невозможно».

Государство не способно создать утопию — и каждый раз, когда оно пытается, это приводит к разрушению прав людей, а нередко и их домов.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев