Люди, говорящие о пребывании на «правильной стороне истории», сознательно или нет, принимают главный элемент марксистского анализа капитализма: идею о том, что капиталистическая система следует определённому курсу исторического развития, который можно научно объяснить и предсказать, и который предполагает, что человечество следует путем, ведущим к высшей и лучшей форме устройства общества — социализму. (Читайте об этом в моей статье, “Марксисты не на “правильной стороне истории”” ).

Коммунистический манифест Карла Маркса и Фридриха Энгельса был опубликован в 1848 г. Первый том трёхтомника Маркса, Das Kapital («Капитал»), был опубликован в 1867 г. (два остальных были отредактированы и опубликованы Фридрихом Энгельсом в 1883 г. после смерти Маркса).

Маркс был убеждён, что середина 19-го века была закатом эпохи капитализма и индустриализации. Из его работ становится ясно, что он верил в то, что социалистическая революция совсем близко и произойдёт ещё до конца его жизни.

Сегодня, в 2017, оглядываясь назад на 170 лет, прошедших после издания Коммунистического манифеста, можно сказать, что его видение 19 века кажется не более, чем мечтами антикапиталистического революционера, желающего верить в то, что “страна рабочих” уже виднеется на горизонте. Вряд ли можно привлечь последователей теорией, которая обещает, что социалистическая революция наступит аж через 200 лет.

Несбывшиеся предсказания Маркса о будущем капитализма

Маркс не просто перепутал “рождение” капитализма с его “предсмертными хрипами”, но и абсолютно неверно истолковал, как на самом деле возник капитализм, учитывая, что во времена Маркса он как экономическая система только зарождался, а не доживал последние годы. “Перепутал время” — это самое вежливое выражение для описания непонимания Марксом того, где был капитализм на временной шкале истории того времени.

Все до единого «предсказания» Маркса не сбылись. За 150 лет со времени публикации первого тома «Капитала» Маркса, отмечался колоссальный рост объёма капиталовложений, который не привёл ни к концентрации благ в руках всё меньшего и меньшего количества людей, ни к повышению уровня бедности масс. Не вызвал он и растущей поляризации общества на два класса –“владеюших собственностью эксплуататоров” и “не владеющего собственностью пролетариата”.

Более того, наиболее интересным общественным феноменом последних двухсот лет стало появление и рост масштабного «среднего класса». Вместо «богатых» и «бедных» сегодня существует разнообразие обеспеченных и не очень обеспеченных, средний класс составляет наибольшую часть населения в большинстве промышленных стран.

Вместо того, чтобы вызвать концентрацию капитала и, как следствие концентрацию богатства и доходов, рост объёма капиталовложений привёл к «распылению» собственности среди членов индустриального общества. Для такой эволюции капитализма было, как минимум, две причины.

Финансовое посредничество и распределение материальных благ

Во-первых, возникли финансовые рынки и финансовое посредничество. Современные банковские и финансовые организации возникли как посредники, занимающиеся сбором и перенаправлением ссудного капитала от людей, обладающих сбережениями, в руки желающих инвестировать. Для минимизации рисков потенциальной невыплаты со стороны клиента, было выгодно распространить эти средства среди большого числа заемщиков с бизнесом разных типов и размеров, и связать риски со ставкой процента и требованиям к обеспечению.

Поток средств в руки огромного количества инвесторов, которые при других условиях никогда не имели бы возможности начать или расширить разнообразные бизнес-предприятия, дал начало новым растущим источникам благ и накоплений, так как большинство этих ссуд «окупились» благодаря мудрому предпринимательскому использованию этих сбережений. Это значит, что были созданы новые капиталисты, новые владельцы имущества, новые формы накопления капитала.

Когда успешные предприятия принесли доходы, из которых могли выдаваться новые кредиты новым заёмщикам, капитал и богатство вместо того, чтобы «сконцентрироваться», распространился и расширился.

Разнообразие труда вместо его гомогенизации

Во-вторых, Маркс предполагал, что технология массового производства приведет к гомогенизации трудовых навыков, необходимых для промышленной деятельности, понижая цену за разнообразный труд до наименьшего общего знаменателя, фактически, до «уровня выживания».

Индустриализация, а затем и “новый мир” “высоких технологий” принёс противоположные результаты. Развившаяся рыночная экономика создала спрос на широкий спектр трудовых умений и талантов. Результатом стала не гомогенизация труда, а его неоднородность по ценности и типу. Как следствие, образовался широкий спектр зарплат, но не в виде популярного «уровня дохода», а в виде комплексной структуры, где зарплаты соразмерны различиям между работниками и их особыми талантами и способностями в рамках определённого рынка.

Капитал и труд взаимодополняемы

Кроме того, Маркс не смог оценить взаимодействие между «трудом» и «капиталом». С одной стороны, реальный капитал и человеческий труд потенциально взаимозаменяемы в некоторых сферах и для определённых целей. Но, по большому счёту, «труд» и «капитал» дополняют друг друга в любой форме продуктивной деятельности.

В первую очередь, после десятилетий накопления и инвестирования капитала, производительный капитал был склонен расти быстрее в сравнении с ростом «трудовых ресурсов». Это означает, что со временем труд стал более “редким” фактором производства по сравнению с капиталом. Следовательно, ценность труда, в общем, повысилась по сравнению с капиталом.

Во-вторых, улучшение производственных мощностей благодаря инвестированию капитала повысило предельную продуктивность труда. Это означает, что с использованием лучших инструментов и техники продуктивность труда за человекочас возросла а поэтому возросла и производственная ценность каждого работника.

В третьих, хотя инвестиции капитала действительно могут приводить к потере рабочих мест, со временем (до тех пор, пока одинаковая или более высокая продуктивность будет достигнута при меньшем количестве задействованных работников) это освобождает некоторое количество профессионалов для работы над новыми задачами, которые общество ранее не могло поставить перед собой. Это, в свою очередь, создаёт новые возможности и для трудоустройства. Потому рыночная экономика не создаёт «резервную армию труда» из безработных, как предполагал Маркс.

Ошибочная концепция классового конфликта Маркса

Маркс перенял идею классического экономиста Дэвида Рикардо о том, что понимание того, как и почему «доход» распределяется среди “высших классов” общества, каковым бы оно не являлось, является огромной «экономической проблемой», которую необходимо разрешить.

Такая формулировка «экономической проблемы» автоматически классифицирует людей и навешивает ярлыки (“рабочий” или “капиталист”); она предполагает, что каждый человек, определённый таким образом в класс, будет (или, по крайней мере, должен) рассматривать собственные «интересы» в контексте своих отношений в рамках одного из этих социальных «классов», определяемых долей дохода, основывающейся на его членстве в упомянутом “классе”.

Однако, сложное капиталистическое общество не гомогенизирует людей подобным образом.

Безусловно, постоянно растущее количество людей одновременно являются членами нескольких таких «классов». К примеру, человек может работать на кого-то (зарабатывая таким образом «зарплату»), иметь, в то же время, сберегательный счёт или являться участником паевого инвестиционного счёта определённых масштабов (и получать, таким образом, доход от процента); владеть акциями компании или корпорации (и зарабатывать благодаря этому “капиталистический” доход), а, возможно, даже владеть помещением или многоквартирным домом, который он сдаёт в аренду (и получает прибыль как “землевладелец”). Если дела обстоят именно так, какому из марксистских классов человек должен соблюдать лояльность?

Если уж на то пошло, в развитой системе разделения труда работники и работодатели в определённой «сфере промышленности» склонны иметь друг с другом больше общего, чем, соответственно, с работниками или работодателями в другом сегменте рынка. Их общим интересом было бы использование государства для вмешательства с целью получения доли рынка и выгодных преимуществ за счёт конкурентов и конкурирующих производителей и потребителей в рамках того же или другого рынка для получения большего количества незаконно нажитого при помощи государства имущества и делёжки его между собой.

Ошибки марксистского диалектического материализма

Классические экономисты проводят различие между тем, что они называют «материальными» и «нематериальными» интересами и мотивами. Ключевая концепция «классического» подхода заключалась в том, что экономика как сфера исследований, была наукой о производстве и распределении богатства. То есть, о «материальной» активности человека, стремящегося выжить и улучшить качество своей жизни.

Марксистский поворот в этом подходе, как мы уже успели заметить, заключался в том, что материальная (т.е, производительная) сторона жизни человека объявлялась определяющим ингредиентом в возникновении всех других социальных, политических и экономических отношений в обществе. “Производительные силы” (ведущая технология и физические формы капитала, в котором она воплощена) определяют по Марксу “надстройку” социального порядка в форме его институтов и отношений между людьми. Материя и её формы, выраженные в материальных производительных силах, доминируют и определяют “сознание” и формирование человеческих идей и взаимосвязей.

Во второй половине ХIX века всё больше экономистов начало рассматривать концепт редкости в качестве центрального для понимания экономики. Предмет экономики был переформулирован, как изучение принципов (экономящего) поведения в условиях, когда средства достижения всех желаемых целей ограничены.

В 1920-ых и 1930-ых годах экономисты разработали подход, расширивший и облагородивший идею экономизации (economizing — прим.ред.) ещё больше. Благодаря работам экономистов австрийской экономической школы, в первую очередь, Людвига фон Мизеса, Ханса Мэйера и Ричарда Штригля, а также экономиста британской школы, Лайонела Роббинса, экономика начала рассматриваться как логика действий и выбора: область экономического анализа определяется не мотивами, по которым человек совершает действия – то есть , “материальное” против определённых «нематериальных» целей - но специфическими взаимоотношениями, которые вносят «экономический аспект» во всю человеческую деятельность. Он заключается в необходимости выбирать среди альтернатив, когда средств недостаточно для достижения всех возможных целей и желаний.

В таком подходе, человек сравнивает все виды целей, независимо от их содержания. К примеру, дефицит времени требует выбора между “работой за деньги” и “благотворительной деятельностью”. Или между «хлебом» и «честью». Потому в «материальной стороне» жизни нет ничего определённого, кроме того, каким способом те или иные средства используются для достижения тех или иных целей.

##Не существует отдельной «экономической» истории, определяющей историю человечества

Таким образом, сугубо “материалистическое” толкование истории и попытки предсказать будущее на его основании не имеют особого смысла. Есть только «история», которую следует понимать как историю людей, желающих достичь различных целей по разнообразным причинам в разное время и во многом отличающихся условиях. Или, как заметил во время лекции по теме «Экономист и экономические изменения» (1954) британский экономист Джон Джюкис (1902-1988):

В наиболее общем смысле такой вещи, как экономическое будущее, на самом деле не существует. Есть только будущее, в котором экономические факторы взаимосвязаны, непоколебимо и практически без надежды на раздельную идентичность, при том, что целая вселенная сил определяет ход событий. Это хитросплетение причин и следствий, даже если изучать его после самого события, практически парализует разум своей запутанностью… Если экономическое будущее на самом деле можно описать, почему нельзя описать и научное, политическое, социальное и какое угодно другое будущее?

На самом деле, чем больше общество развивается в терминах роста стандартов материальной жизни, тем менее важным становится достижение «материальных целей» в узком смысле (еды, крова, одежды). Чем более продуктивным становится общество, тем больше целей этого вида удовлетворяется для превалирующего большинства людей. В результате люди переключаются на другие интересы и удовлетворение других желаний, такие, как «стиль жизни» или «искусство», то есть на все большее разнообразие персональных и меняющихся применений всё более доступных средств для различных улучшений своей жизни.

Другими словами, именно капитализм дает возможность все большему количеству людей решать, как распорядиться все большим объёмом их «свободного времени» среди достижимых желаемых целей (используя фразу Маркса, это можно выразить как “сходить на рыбалку утром,” и на “охоту днём”…). Именно капитализм даёт людям возможность иметь все больше времени и средств для того, что Маркс называл «автономным действием».

Ошибочное мнение о том, что “производительные силы” диктуют людям идеи

Важным недостающим звеном в марксистской теории материалистического исторического развития является предположение о том, что человеческие идеи возникают из производственных отношений, в которых они живут. Как заметил австрийский экономист Людвиг фон Мизес (1881-1973 г.) в «Теории и истории» (1957 г.), это граничит с антропоморфизмом, приписыванием человеческих сознательных качеств неживым предметам:

Машина — это устройство, созданное человеком… Приписывание машине любой активности является антропоморфизмом… У машины нет разума; она не думает, не ставит цели и не ищет средства для их реализации. Это всегда берёт на себя человек…

В доктрине Маркса… технология производства — это реальная, материальная вещь, которая неизбежно определяет социальные, политические и интеллектуальные проявления человеческой жизни… И у этого фундаментального тезиса есть три бесспорных опровержения.

Во-первых, изобретение технологии не материально. Это продукт ментального процесса, продукт понимания и постижения новых идей. Инструменты и оборудование могут называться материальными, но ход мысли, который создал их, точно бесплотен…

Во-вторых, самого по себе изобретения и конструирования технологически новых инструментов не достаточно для их производства. Вдобавок к технологическим знаниям и планированию требуется капитал, предварительно накопленный благодаря сбережениям… Производственные отношения, следовательно, являются не продуктом материальных производственных сил, а, напротив, неотъемлемым условием их появления на свет…

Более того, следует помнить, что использование машин предполагает социальную кооперацию в условиях разделения труда… Как тогда можно объяснить существование общества, если оно берёт начало из материальных производственных сил, которые, сами по себе, могут возникнуть только в рамках существовавших ранее социальных связей?

Машины, технологии и методы производства возникают благодаря людям, ставящим цели и пытающимся определить пути их достижения, придумывая способы изобрести эти машины и оборудование различного предназначения. Другими словами, идеи создают машины; машины не могут создавать идеи.

Почему выбираются одни цели, а не другие? Почему креативный процесс человека завершается созданием одной, а не другой технологии? Почему он применяется именно этим, а не альтернативным образом? В конечном итоге это нам неизвестно. Всё, чем является человек (как физическое существо), в конечном счёте играет свою роль, но вопрос о том, как и почему физиология человека подводит к созданию тех, а не иных идей в нашем разуме, остаются без ответа.

Маркс, как и многие представители его поколения, был очарован идеей о том, что естественные науки являются ключом ко всем тайнам вселенной. Если бы только ему удалось найти правильную “первопричину”, история человека сразу же развернулась бы пред его очами – как по щелчку замка, который открывает дверь сейфа.

Нам не известны истоки идей. Исторически, развитие ряда идей одного человека можно проследить, а эволюцию этих идей среди других людей можно понять. Однако на вопрос о том, как именно определённая новая идея возникла в чьей-то голове в какое-то время в этой самой форме, нельзя ответить на детерминистский манер.

Все, что мы можем видеть, это то, что есть «сознание» и есть «материя». Они действительно взаимодействуют. Однако «сознание», — это не простая и незамысловатая “зависимая переменная”, чье значение можно отметить на кривой, если только знаешь конкретную величину “независимой переменной”, которая некоторым способом влияет на человека.

Человеческие знания и непредсказуемость будущего

В своей работе «Бедность историцизма» (1957 г.) философ науки Карл Поппер (1902-1994 г.), как известно, отметил неминуемую непредсказуемость будущего, связанную с его зависимостью от знаний, которыми владеют люди и невозможностью знать сегодня, какие знания различные люди могут получить завтра:

Ход человеческой истории в значительной мере зависит от роста человеческих знаний… Используя рациональные или научные методы, невозможно предсказать будущий рост наших научных знаний… Потому мы не можем предсказать будущий ход человеческой истории… Это означает, что мы должны отказаться от возможности теоретической истории; другими словами, от исторической социальной науки, которая соответствует теоретической физике. Не может быть научной теории исторического развития, которая послужит основой для исторического прогнозирования.

Другими словами, сегодня мы не можем знать о завтрашних знаниях; иначе, эти знания уже были бы известны и не представляли бы собой что-то неизвестное. Однако, то, что нам сулит будущее, зависит не просто от знаний, которые люди могут получить в различное время в будущем, но от того, как они понимают и интерпретируют эту информацию в контексте уже имеющихся на этот момент знаний и навыков, а также того, как они понимают их релевантность и полезность, учитывая поставленные ими цели (которые сами по себе могут меняться с ходом времени и новым опытом, который меняет каждого из нас).

Исторические «тренды» не являются неминуемыми

Мы не можем предполагать, что по причине того, что одно событие предшествовало другим, первое точно являлось «причиной» произошедшего позже – post hoc ergo propter hoc (прим. пер. — «после этого, следовательно, вследствие этого», ошибка в логических выводах, заключающаяся в неверном представлении о том, что, если событие У следует за событием Х, то Х является причиной У). Как однажды заметил выдающийся консервативный социолог Роберт Нисбет (1913-1996 г.):

Каким всё кажется простым, когда мы обращаемся к прошлому — естественно, когда «прошлое» было отобрано для нас историками и специалистами в области общественных наук, - как легко увидеть в минувшем тренды и тенденции, которые, как кажется, имели железную необходимость и ясную направленность вырасти в растение или организм… Однако, отношения между прошлым, настоящим и будущим хронологичны, а не причинно-следственны.

Как часто тренды того времени кажутся неизбежными! Большинство людей в начале ХХ века было уверено, что после всех политических, социальных и экономических достижений (классического) либерального порядка ХIX века, рассвет нового века мог сулить только больше личных свобод, материального процветания и безопасного мира для человечества. Немногие могли представить человеческие и материальные потери Первой мировой войны 1914-1918 г., которая вскоре настигла человечество.

Многие «друзья свободы», жившие в середине 30-ых годов ХХ века, были глубоко подавлены, полагая, что эпоха свободы заканчивается подъемом коллективизма в формах коммунистической революции в России, фашистского движения в Италии, усилением позиций Гитлера и нацистского движения в Германии и становлением “Нового курса” в Америке. Многие были обеспокоены наступлением следующей великой войны, которая, с повсеместным триумфом тоталитарного коллективизма, положила бы конец цивилизации, какой её знало человечество. Всё случилось иначе.

В большей части пост-военной эры, начавшейся в 1945, многие жители Запада были уверены, что марксизм, ведомый и вдохновлённый СССР, а после и коммунистическим Китаем, означал конец либеральной демократии и какой-либо формы рыночной экономики.

Большинство представителей «левых» сил на Западе не могли дождаться дня, когда какая-либо форма социалистического центрального планирования воцарится повсеместно. Представители “правых” в страхе отчаянно вопрошали, сохранил ли Запад характер и убеждения, чтобы противостоять и победить коммунизм как идеологию и военную силу в глобальной борьбе в ходе Холодной войны. Но всё случилось иначе.

В 90-х годах ХХ века, после падения Берлинской стены и распада СССР, новые исторические тренды, казалось бы, не оставляли сомнений в том, что будущее человечества лежит в системах «демократического капитализма», а кое-кто даже предполагал, что на этом этапе политического и экономического развития человечество достигло «конца истории»  в своего рода про-капиталистической гегелевской эволюции. Эти предположения тоже не подтвердились.

Сейчас, в ХХI веке, многие исследователи исторических тенденций боятся, что некоторые части Европы захлестнёт волна исламистского фундаментализма, боятся усиления позиций Китая в роли нового мирового лидера с выигрышной моделью авторитарно управляемого кланово-олигархического капитализма, боятся деволюции Соединённых Штатов под давлением популистского социализма, и “прогрессивной” политической корректности. Всё не обязательно произойдёт таким образом.

Не существует “правильной стороны истории” в гегелевском и марксистском смысле. Те левые политические силы, которые продолжают использовать риторику «правильной» и «неправильной» сторон истории, делают это потому что эта привлекательная броская фразочка даёт им ощущение позиции морального превосходства, которое может припугнуть тех, кто говорит, что «прогрессивная» политика состоит в употреблении более мягких и нежных слов, вместо старых добрых «социализм», «коллективизм», «тирания» или «приказ».

Сделать это становится особенно просто в условиях, когда многие консерваторы и даже классические либералы оказываются не в состоянии защитить корректную политическую и экономическую философию индивидуализма, капитализма свободного рынка, и конституционно ограниченного государства.

Понятие «правильной стороны истории» является пустой, бессмысленной фразой. История — это не продукт мистических сил, не подвластных человеку. История является продуктом и результатом существования идей — идей о природе человека, концепций о том, как люди могут и должны сосуществовать, идей о политическом и экономическом институциональном порядке вещей, которые принесут человечеству наибольшую пользу, как результат взаимодействия всех людей, из которых оно состоит.

Что действительно показала нам история, так это то, что во времена, когда идеи индивидуальной свободы, свободного рынка и ограниченного государственного влияния превалировали и были институционально закреплены, люди имели больше процветания, мира и спокойствия. В то же время, чем выше был уровень государственного контроля, начальствования и деспотизма в обществе, тем в меньшей мере эти вещи существовали и процветали.

Задача не в том, чтобы быть на какой-то мифической «правильной стороне истории», а в том, чтобы делать историю такой, чтобы она отражала триумф и успех идей и идеалов человеческой свободы. Однако, это не происходит просто так. Для этого каждому из нас необходимо понять смысл, ценность и важность свободы в том классическом либеральном и либертарианском смысле, и захотеть защищать и продвигать её среди других людей.

Это и создаёт историю.

Перевод: Анастасия Шабанова.

Редактор: Владимир Золотарев.

Оригинал статьи