Этот текст является предисловием к книге Фрэнка Д.Грэма «Обмен, цены и производство в условиях гиперинфляции: Германия 1920-1923» (Принстон, Нью-Джерси, издание Принстонского унивеситета, 1930), он был опубликован в журнале «Экономика» (май, 1932)

Все беды, от которых Европа страдает вот уже двадцать лет, являются неизбежным результатом применения теорий, которые вот уже полстолетия доминируют в социальной и экономической философии. В первую очередь это относится к инфляция в Германии, которая возникла вследствие применения теорий, многие годы владевшей умами университетских преподавателей, людей, определяющих финансовую политику Рейха и редакторов влиятельных газет и журналов.

Основной чертой этих ошибочных теорий было полное отрицание количественной теории денег¹ и всех остальных учений денежной школы.² «Эмпирически-реалистичный экономист», (empirisch-realistische Volkswirt) ³ который подвергает сомнениям каждую “теорию”— особенно импортированную из-за границы — был глубоко убеждён, что количественная теория, как и теории денежной школы, была не более чем необъяснимым заблуждением Рикардо и его последователей. Немецкие Kathedersozialisten⁴ не тратили время на изучение английской политической экономии. Поэтому они не были знакомыми с проблемами, которые стали предметом продолжительного спора между банковской и денежной школой. Единственным источником их знаний на эту тему была изданная в 1862 г. книга Адольфа Вагнера под названием «Theorie der Peel’schen Bankakte». К сожалению, Вагнер оказался начисто лишенным дара экономического анализа. Он без всякой критики согласился со всеми идеями банковской школы; из его книги абсолютно невозможно понять, какие аргументы выдвигала денежная школа.

Вильгельм Лексис, другой ведущий авторитет в валютных и банковских вопросах, еще меньше был способен к экономическим рассуждениям. Он, как и Вагнер, не понимал теории международного обмена Рикардо — теории “паритета покупательной способности”. Оба твёрдо верили, что международный обмен управляется платежным балансом.

Потому экономисты, обязанные своим образованием учениям этих мужей, были готовы принять, не подвергая критике, доктрины Кнаппа и Бендиксона, которые в период, непосредственно предшествующий началу (первой мировой) войны, господствовали в немецкой валютной и банковской теории.

Кнапп, профессор политических наук в университете Страсбурга, был вышколенным статистиком и посвятил большую часть времени, проведённого в государственных архивах, изучению прусской политики в отношении крестьянства. В этих работах нет ни малейшего намёка на то, что он когда-либо хотя бы прочёл названия книг Рикардо или кого-либо из британских финансовых экономистов. Случайные отсылки к идеям Рикардо, которые можно найти в работах Кнаппа, приписывают первому идеи, практически противоположные тому, что мы можем найти в его книгах и памфлетах. Кнапп полностью игнорирует проблему цен. В его понимании задачей теории денег является ни что иное, как исключительно формальная классификация различных видов валют. Он не имел ни малейшего представления о том, что государственное вмешательство в механизм ценообразования происходит на фоне определённых условий, которые невозможно контролировать простыми государственными приказами.

Не менее фатальным на формирование немецкого видения теории денег было влияние Бендиксена, менеджера ипотечной корпорации, который, вдохновившись работами Кнаппа, написал несколько буклетов, в которых изложил принципы банковской школы. Наиболее поразительной особенностью вклада Бендиксона было то, что, будучи абсолютно незнакомым с финансовой литературой, он искренне верил, что излагал что-то качественно новое!

При изучении немецкой денежной и банковской политики с начала (первой мировой) войны и до катастрофы 1923 г., более всего поражает полное незнание самых элементарных принципов науки о деньгах практически всеми немецкими государственными деятелями, политиками, банкирами, журналистами и экономистами. Постороннему человеку невозможно даже вообразить, насколько безграничным было это невежество. По этой причине в последние три года немецкой инфляции у некоторых иностранцев даже сложилось мнение, что немцы намеренно уничтожили собственную валюту с целью вовлечь и другие страны в свою катастрофу и избежать выплаты репараций. Подобные обвинения немецкой политики в тайном сатанизме абсолютно некорректны. Единственным её секретом было полное отсутствие малейшего представления об экономической теории.

Например, герр Хавенштейн, руководитель Рейхсбанка, искренне верил в то, что продолжительный выпуск новых банкнот не имеет ничего общего с ростом курса валют, цен на продукты широкого потребления и зарплат. Этот рост он приписывал махинациям спекулянтов и перекупщиков, равно как и интригам со стороны недоброжелателей внутри страны и за её пределами. И в это верили все. Никто не мог возразить этой точке зрения без риска быть обвиненным в измене или в соучастии спекулянтам. В глазах общественности и правителей, единственной причиной критического финансового положения была прискорбная снисходительность правительства к спекулянтам. Они считали, что для восстановления валюты необходимо беспощадное притеснение эгоистических целей непатриотичных людей.

Было бы очень интересно показать, почему такая позиция является неизбежным результатом всей системы социальной и экономической философии школы Шмоллера. В соответствии с этатистскими взглядами представителей этой школы, в социальной жизни сила (Macht) являет собой решающий фактор. Эта школа так и не признала, что любое, даже самое сильное государство, не вольно делать что ему вздумается и что существуют определённые неизменные условия человеческого существования, которые оказываются недоступны для государственного вмешательства. Она считала изучение экономической теории бесполезным, так как различные системы теоретической экономики игнорируют тот факт, что государство может менять любые условия. Они были готовы признать, что система Рикардо была правдивым описанием ситуации в Англии того времени, но отрицали ее применимость к Германии. В мире курфюрстов и прусских королей все было иначе. Потому изучение экономической теории было заменено историей прусской администрации в учебных планах университетов. Они учили, что в социальной жизни нет ничего важнее силы, и их понимание силы было очень материалистичным. В их глазах сила представлялась солдатами и оружием. Они так и не поняли открытия Дэвида Юма, состоящего в том, что власть держится на мнении управляемых.

Однако, чтобы отследить эту эволюцию, потребуется описать всю историю перехода немецкой мысли от либеральных учений Гёте, Шиллера и Гумбольдта к милитаристским идеям Трейчке, Шмоллера и Хьюстона Стюарта Чемберлена. Эта история включала бы в себя описание того, как Пруссия получила гегемонию над нацией поэтов и мыслителей, а так же историю Рейха, основанного Бисмарком и утерянного Вильгельмом II. Очевидно, что это выходит за рамки задач, поставленных перед этой статьёй.

Учитывая все эти обстоятельства, нетрудно понять, что немецкие книги о периоде инфляции имеют небольшую ценность. Они полны предрассудков, часто им недостаёт понимания теории, которое в обязательном порядке должно предшествовать любому описанию исторических событий. По этим причинам работа о немецкой инфляции, сделанная образованным американцем, вполне заслуживает внимания. В своей работе «Обмен, цены и производство в условиях гиперинфляции: Германия в период с 1920 по 1923 г.», профессор Ф. Д. Грэм из Принстонского университета постарался представить заслуживающую доверия картину происходящего.

Оценивая эту важную книгу, мы должны помнить, что весь опыт инфляции в Германии не несет в себе ничего такого, что могло бы озадачить экономиста-теоретика. Для этатиста фолксвирт-шмоллеровского⁵ типа в этом вопросе было много практически непостижимых вещей, хотя, вероятно, для них непостижима сама инфляция в принципе, однако, ничто из опыта германской инфляции не было уже адекватно пояснено экономистами на примере предшествовавших инфляций.

Читая исторический обзор профессора Грэма, даже люди, бывшие свидетелями тех событий будут, раз за разом поражаться невероятной некомпетентности всех слоев германского общества в области денег. Экономистов же более всего поразит невероятная нерациональность политики регулирования учетных ставок Рейхсбанка. Вот вердикт профессора Грэма по этому поводу: “С самого начала войны и до конца июня 1922 г. ставка Рейхсбанка неизменно оставалась на уровне 4%.; в июле её повысили до 6%, в августе — 7%, до 8% в сентябре, в ноябре 1922 г. она составлял уже 10%, в январе 1923г. — 12%, в апреле 19%, в августе 30% и 90% в сентябре. Однако, занятые деньги дешевели быстрее, чем росли проценты. Несмотря на то, что после сентября 1923 г. банк или частное лицо за займ в Рейхсбанке должны были платить 900% годовых, это никого не останавливало. Было выгодно платить процент даже в таком размере, так как валюта, в которой выплачивался долг, обесценивалась с такой скоростью, что годовая ставка в тысячи или даже миллионы процентов и близко не догоняла инфляцию. В сентябре 1923 г. при ставке в 900% Рейхсбанк практически отдавал деньги просто так, и это верно и для меньших процентных ставок в предшествовавшие месяцы, когда валюта обесценивалась не так стремительно. Политика Рейхсбанка на поощрение дисконтирования коммерческих векселей с целью сгладить ужесточение кредита, была ничем иным, как ещё одним доказательством сумасбродности попыток директоров этой организации бежать быстрее, чтобы догнать самих себя. Ужесточение кредита было вызвано исключительно обесцениванием валюты, но прописанным лекарством было повышение количества средств платежа!”⁶

Однако, не стоит забывать о том, что Рейхсбанк не был одинок в своём безрассудстве. Частные банки также давали деньги взаймы каждому спекулянту, который предоставлял гарантию попечительства. Было невероятно просто разбогатеть, покупая акции на деньги, одолженные у банка. Таким образом некоторые люди без особых усилий сколотили в короткое время огромные состояния. С того времени почти все эти спекулянты, бывшие предметом зависти, потеряли всё приобретённое, что только подтвердило тот факт, что они не были одарены какими-то особыми деловыми навыками. Действительно, чтобы провести большой немецкий банк не нужны были особые деловые качества. То, что их менеджеры и директора были кричаще некомпетентными, подтвердилось в виде последующего краха организаций, которыми они управляли.

Понимание того, что марка более не является подходящей единицей для экономического расчёта, заняло у немецких бизнесменов годы. Долгое время они и вправду считали, что прибыль в марках, которую показывала бухгалтерия, действительно существовала. Им было невдомёк, что вычисления, произведённые в более стабильной валюте, показали бы совсем иные результаты. Конечно же, бизнесмены обнаружили эту истину немного раньше, чем остальное население. Затем они заменили Markrechnung на Goldrechnung. Это было началом конца. Марка была вынуждена обвалиться, когда её неудержимое обесценивание приобрело масштабы, которые невозможно было больше игнорировать.

Пока инфляция ещё была в разгаре, социалистические профсоюзные и университетские лидеры были обеими руками «за» и объясняли, что обесценивание марки происходит не из-за увеличение количества денег, а из-за непатриотического поведения спекулянтов. По окончании инфляции их мнение изменилось. Теперь они обвиняли «капиталистов» в целенаправленном создании инфляции с целью наживы. В умах немецкой общественности в любой неприятности были виноваты махинаторы из «класса эксплуататоров».

Для экономистов немецкая инфляция проиллюстрировала теоретические принципы, но не показала ничего, не согласовывавшегося с уже имеющимися знаниями. Экономическая теория не получила новой информации. Немецкая политико-экономическая наука шмоллер-кнапповского типа, напротив, получила маасу новых фактов, которые нужно было бы изучить. Однако, за исключением некоторых молодых ученых, немецкая наука отказалась делать выводы. Будучи необучаемыми, немецкие экономисты до сих пор верят в теорию, которая связывает изменения в стоимости государственной валюты с колебаниями национального платежного баланса. Провал политики в отношении инфляции они приписывают недостатку политической воли и энтузиазма государства и недостатку патриотизма народа.

Немецкие политики тоже не сделали никаких выводов из инфляции. Правительство и Рейхсбанк до сих пор верят в то, что финансовые проблемы возникают благодаря неблагоприятному платежному балансу, спекуляциям и непатриотическому поведению капиталистического класса. Потому они пытаются бороться с опасностью обесценивания рейхсмарки, контролируя сделки в иностранной валюте и конфискуя немецкие иностранные активы. Они не понимают, что единственной защитой от падения цены валюты является политика строгих ограничений.

Хотя правительство и профессура не вынесли никаких уроков, это сделали люди. Когда во время войны началась инфляция, никто в Германии не понимал, что означает изменение цены денежной единицы. И бизнесмены, и рабочие считали, что растущая прибыль в марках действительно означала увеличение доходов. Они продолжали использовать марки, не имея ни малейшего представления о падении их цены. Рост цен на товары широкого потребления они приписывали дефициту товаров, вызванному блокадой. Когда государство выпускало дополнительные банкноты, оно могло расплатиться ими за товары и выплатить зарплаты, ведь между их выпуском и последующим ростом цен существовала некоторая задержка. Население было готово принять купюры и сохранить их, ведь оно не осознавало, что деньги постоянно теряли покупательную способность. Это длилось годами. Однако, когда люди поняли, что государство намерено продолжить выпуск купюр, а повышение их количества должно приводить к росту цен, поведение населения изменилось. Все начали опасаться хранения денег «на руках». Деньги являются товаром, который всегда можно обменять на наилучших условиях. Сохраняя деньги в кошельке, люди дают себе возможность приобрести наиболее удобным образом любой товар, который могут пожелать. Однако, когда деньги теряют покупательную способность изо дня в день, их сохранение означает потери. Поэтому человек, получая деньги, немедленно их тратит — даже на товары, не представляющие для него интереса сейчас, а иногда и в будущем. В последние дни инфляции работники получали зарплату посуточно. Они сразу же передавали деньги своим жёнам, которые спешили как можно быстрее потратить их, покупая по любым ценам те или иные вещи. Никто не желал хранить деньги. Когда эта тенденция, названная на бирже Flucht in die Sachwerte— «бегство в товары», — приобрела всеобщий характер и даже наименее близкие к бизнесу люди приняли её, конец был близок. Марка обрушилась. Государство больше не получало выгоду от выпуска валюты, так как её обесценивание обогнало рост денег в обороте.

Нация, прожившая инфляцию до конца, не примет второго такого эксперимента, пока память о предыдущем не угаснет. Никакое немецкое правительство не сможет достичь успеха в обесценивании валюты, печатая деньги на радость казначейства, пока живы люди, бывшие свидетелями и жертвами инфляции 1923 г. Будучи сверхосторожными после пережитого, в самом начале новой инфляции они начнут панику. Рост цен будет несравнимым с ростом количества бумажных денег; это предвосхитит ожидаемый рост количества денег. Чем больше денег выпустит государство, тем меньше будет их цена. Чем выше будут зарплаты у чиновников и солдат, тем меньше товаров они смогут купить. Поэтому государство потерпело бы неудачу в попытке улучшить свои финансовые позиции, включив станок. С точки зрения чиновников, инфляция была бы тщетной.

Экономисты настаивают, что этот урок можно было бы выучить меньшей кровью, ознакомившись с теорией, а не пережив всё на собственном опыте. Если бы немецкий народ уделял больше внимания изучению экономической теории, он бы выучил все эти вещи без необходимости так дорого платить. Понятно, что этот меланхоличный комментарий схож с размахиванием кулаками после драки. Однако, в любом случае финансовая история последних пятнадцати лет в Германии и многих других европейских странах доказывает, что никто не может позволить себе пренебрегать экономической теорией.

Перевод: Анастасия Шабанова.

Редактор: Владимир Золотарев.

Оригинал статьи