[Эта речь была произнесена на встрече Сторонников Института Мизеса в 2009 году: “Место рождения экономической теории: Путешествие в Саламанку, Испания.”]

Большое спасибо за Ваше прекрасное предисловие. Для меня большая честь и привилегия быть сегодня здесь; прежде всего, я хотел бы поблагодарить Институт Мизеса и профессора Габриэля Кальсаду за приглашение в Саламанку для доклада о “Теории динамической эффективности” в этом изумительном городе.

Я разделю свое выступление на три части. В первой части я расскажу об испанских корнях австрийской экономической школы; во второй я представлю, динамическое понятие экономической эффективности, которое следует из австрийской традиции; и в третьей попытаюсь продемонстрировать близкие отношения, которые существуют между этикой и эффективностью в капиталистической системе.

Позвольте мне начать, обозначив несколько моментов, связанных с происхождением австрийской экономической школы. Ее начало можно обнаружить в работах испанских схоластов эпохи испанского золотого века (Siglo De Oro Espanol), который продолжался с середины 16-ого столетия до 17-ого столетия. В 1974 великий «австриец» Мюррей Ротбард впервые указал на то, что австрийская школа имеет испанское происхождение. Лауреат Нобелевской премии Фридрих фон Хайек разделял эти взгляды, особенно после встречи с Бруно Леони, итальянским ученым и автором книги “Свобода и закон”. Эти встречи в 1950-ых годах убедили Хайека в том, что классический экономический либерализм имеет интеллектуальные корни в средиземноморской Европе, а не в Шотландии.

У меня есть письмо от Хайека, датированное 7 января 1979, в котором Хайек пишет: Ротбард “демонстрирует, что основные принципы теории конкурентного рынка были сформулированы испанскими схоластами 16-ого столетия, и что экономический либерализм был разработан не кальвинистами, а испанскими иезуитами.” Хайек завершает свое письмо, словами: “Я могу подтвердить правоту Ротбарда собственными источниками.”

Итак, кем же были эти испанские интеллектуальные предки современного движения за свободный рынок? Большинство из них было учеными, изучающими моральные науки и богословие здесь, в университете Саламанки. Эти ученые были, главным образом, доминиканцами и иезуитами, и они положили начало субъективистской, динамической, и либертарианской традиции, которую затем, 250 лет спустя, убедительно продолжил Карл Менгер и его последователи в австрийской экономической школе. Давайте обратимся к тому вкладу, который сделали эти ученые.

Наверное, первым автором, которого нужно упомянуть, должен быть Диего де Коваррубиас И Леива. Коваррубиас. Он родился в 1512 году в семье известного архитектора; стал епископом города Сеговии и министром короля Филипа II. Если у вас есть возможность посетить город Толедо, я рекомендую вам прогуляться по музею великого испанского живописца Эль Греко. Там вы увидите ошеломляющий портрет Коваррубиаса. Коваррубиас лучше, чем кто-либо до него сформулировал в 1554 году субъективистскую теорию ценности, которая лежит в основе понимания свободного рынка.

В частности, Коваррубиас приходит к заключению, что “ценность предмета не зависит от его характера, но от субъективной оценки людей, даже если эта оценка глупа.” Он добавляет, что “в Индиях пшеница дороже, чем в Испании, потому что там люди ценят ее больше, хотя суть пшеницы одинакова в обоих местах.”

Другой важный автор − Луис Саравиа де ла Калле, который был первым испанским ученым, продемонстрировавшим, что цены определяют издержки, а не наоборот. Особая заслуга Саравии де ла Калле в том, что он написал свою главную работу на испанском языке, а не на латыни. Ее название − Instruccion De Mercaderes (Инструкция торговцам), и там мы читаем, что “те, кто измеряет справедливую цену рабочей силой, затратами, и рисками сторон сделки, сильно ошибаются. Справедливая цена определяется не подсчетом издержек, а общей оценкой.”

Луис Саравиа де ла Калле был также серьезным критиком частичного резервирования. Он утверждает, что получение процентов от банка несовместимо с природой депозита до востребования и потому банкир должен получать плату за сохранность порученных ему денег.

Подобный же вывод был сделан другим известным испанским ученым, Мартином Азпилкуетой. Азпилкуета был также известен как доктор Наварро, потому что он родился в Наварре, северо-восточной автономной области Испании, известной фестивалем Encierros, который проводится в столице области Памплоне и где каждый год в июле люди бегут перед быками с огромным риском для жизни. Азпилкуете родился через год после открытия Америки (1493), прожил 49 лет и особенно известен первым обоснованием количественной теории денег, сделанным в 1556. Азпилкуета наблюдал влияние на испанские цены массивного притока драгоценных металлов из Америки и заключил, что:

“Опыт показывает, что во Франции, где денег меньше, чем в Испании, хлеб, вино, ткань и труд стоят намного дешевле; и даже когда меньше денег было в Испании, товары и труд людей ценились намного дешевле, чем после того, как открытие Америки завалило Испанию золотом и серебром. Причина состоит в том, что деньги стоят больше тогда и там, когда и где их недостаточно чем тогда и там, когда и где они в изобилии.”

Испанские ученые также получили ясное представление об истинном характере рыночных цен и невозможности достижения экономического равновесия. Иезуитский кардинал Хуан де Луго, задаваясь вопросом о том, какая цена является равновесной уже в 1643 сделал вывод, что равновесие зависит от такого большого количества разнообразных обстоятельств, что только Бог может знать об этом. На латыни это звучит так: “Pretium Iustum Mathematicum Licet soli Deu notum.” Другой иезуит, Хуан де Салас, говоря о возможности властей узнать определенную информацию о рынке, утверждал, что рынок настолько сложен что: “Quas Exact Comprehendere et ponderare Dei est non hominum.” (“Только Бог может его понять, но не человек.”)

Кроме того, испанские ученые были первыми, кто ввел динамическое понятие конкуренции (на латыни concurrentium), которая понималась ими как «вражда» между предпринимателями. Например, Херонимо Кастильо де Бовадилья (1547–?) написал, что “цены понизятся изобилием продавцов, конкуренцией и враждой среди них.”

Так же, как Людвиг фон Мизес, Фридрих фон Хайек и большинство представителей австрийской школы естественным образом склонялись к классическому либерализму, испанские ученые-субъективисты были склонны защищать либертарианские положения в политических вопросах. Например, основатель международного права, доминиканец Франсиско де Виториа, место захоронения которого мы вчера посетили, начал испанскую схоластическую традицию осуждения завоеваний, и особенно порабощения индейцев испанцами в Новом Мире, таким образом восстановив идею о том, что естественное право нравственно превосходит грубую силу государства.

Это естественное право было далее развито великим либертарианским иезуитом Хуаном де Марианой, в честь которого назван наш институт. В его книге On the Alteration of Money, (на латыни De Monetae Mutatione), изданной в 1609, он осуждает любое снижение качества монет правительством как грабеж. Мариана также указывает в своей известной теории тирании, что любой свободный гражданин может справедливо убить губернатора, который облагает налогами людей без их согласия, захватывает их собственность и транжирит ее, или препятствует собранию демократического парламента.

Теперь позвольте мне напомнить вам о том, что в 16-ом столетии император Карл V, который был королем Испании, послал своего брата Фердинанда I, чтобы он правил Австрией в качестве короля, или, скорее, эрцгерцога. Этимологически, “Австрия” означает “Восточная часть Империи.” Испанская Империя в те дни включала почти всю континентальную Европу с единственным исключением − Францией, − которая оказалась островом, окруженным испанскими силами. Теперь Вы понимаете происхождение интеллектуального влияния испанских схоластов на австрийскую школу.

Это не является случайным совпадением или некой прихотью истории. Влияние испанских схоластов следует из близких исторических, политических и культурных отношений, которые возникли в 1500-ых между Испанией и Австрией, и которые продолжались в течение нескольких столетий. Италия также играла важную роль в этом взаимодействии, действуя как культурный, экономический и финансовый мост, по которому проходило сообщение между двумя самыми далекими частями Империи (Испания и Австрия). Как вы видите, есть очень веские основания для того, чтобы поддержать тезис о том, что, по крайней мере в своих истоках, австрийская школа на самом деле является испанской школой.

Я думаю, самая большая заслуга основателя австрийской школы, Карла Менгера, состоит в переоткрытии и возобновлении этой континентальной католической традиции испанской схоластической мысли, о которой почти забыли из-за отрицательного влияния Адама Смита и его последователей из британской классической школы. Цитируя профессора Лиланда Йигера в его “Обзоре” последней книги Ротбарда по истории экономической мысли:

“Адам Смит не заметил более ранних работ о субъективной ценности, предпринимательстве и значении реальных рынков и ценообразования, и заменил все это трудовой теорией стоимости с доминирующим акцентом на долгосрочное равновесие «естественной цены», создав мир, в котором не существовало предпринимательства. Адам Смит перепутал кальвинизм с экономикой, например в поддержке запрета на ростовщичество и различении производительной и непроизводительной деятельности. Адам Смит отошел от идеологии невмешательства французских, итальянских и испанских экономистов восемнадцатого столетия, введя много ограничений и двусмысленностей. Работа Смита была несистематична и полна противоречий.”

К счастью, несмотря на подавляющий интеллектуальный империализм британской классической школы, о континентальной, субъективистской, традиции свободного рынка полностью никогда не забывали. Несколько экономистов, таких как Кантильон, Тюрго и Сэй поддерживали факел субъективизма и анализа предпринимательства. Даже в Испании, в течение ее упадка в 18-м и 19-м столетиях, старая схоластическая традиция выжила, несмотря на типичный тогда комплекс неполноценности по отношению к британскому интеллектуальному миру.

Мы найдем доказательство этого у еще одного испанского католического автора, который разрешил “парадокс ценности” и ясно сформулировал теорию предельной полезности на 27 лет ранее, чем это сделал Карл Менгер. Его звали Хаиме Бальмес.

Бальмес родился в Каталонии в 1810 году и скончался в 1848-м. За время своей короткой жизни он стал наиболее важным испанским томистским философом своей эпохи. За несколько лет до смерти, 7 сентября 1844 года, он опубликовал статью, названную “Реальное представление о ценности, или мысли о происхождении, природе и разнообразии цен,” в которой он разрешает парадокс ценности и ясно формулирует идею предельной полезности. Бальмес спрашивает себя: “Почему драгоценный камень стоит больше, чем кусок хлеба?” И отвечает:

“Нетрудно объяснить, что ценность вещи определяется ее полезностью… Если число средств удовлетворения потребности увеличивается, потребность в любом из них в отдельности уменьшается; поскольку возможно выбрать среди многих, ни одно из них не является незаменимым. Поэтому существует связь между увеличением или уменьшением ценности и нехваткой либо изобилием вещи.”

Таким образом Бальмес оказался достаточно близок к тому, чтобы замкнуть круг континентальной католической традиции субъективизма, что было сделано несколько лет спустя Карлом Менгером и улучшено его последователями в австрийской экономической школе.

Мы можем прийти к заключению, что, в большой степени, мы обязаны этим великим мыслителям “испанского Золотого Века” текущим возрождением рыночного либерализма и австрийской школы во всем мире.

Австрийское понятие динамической эффективности

Теперь начнем вторую часть моего выступления. Я собираюсь раскритиковать господствующую тенденцию, а именно статическое понятие экономической эффективности, которую я предлагаю заменить типично австрийским понятием динамической эффективности.

Термин “эффективность” происходит этимологически от латинского глагола ех facio, что означает “получать что-то из.” Применительно к экономике понятие эффективности как способности “получить что-то из” предшествует Римскому миру и даже может быть прослежено до древней Греции, где термин oeconomia первоначально относился к эффективному управлению домашним хозяйством.

Теперь давайте вспомним, что Ксенофонт, в его работе «Экономика», написанной в 380 году до н.э., объясняет, что есть два различных способа увеличить родовое имение; каждый из описанных путей эквивалентен различному понятию эффективности. Первый соответствует статическому понятию эффективности и состоит в рациональном управлении доступными (или “данными”) ресурсами, чтобы они не были потрачены впустую. Согласно Ксенофонту, лучший способ достигнуть этой статической эффективности − содержать хозяйство в порядке.

Однако, наряду с понятием статической эффективности, Ксенофонт вводит другое понятие, ту самую “динамическую” эффективность, которая состоит в попытке увеличить состояние используя предпринимательское творчество — то есть, торговлей и спекуляцией, а не простым старанием не тратить впустую доступные ресурсы. Эта традиция ясного различения двух понятий эффективности, статической и динамической, бытовала вплоть до Средневековья. Например, Святой Бернардин из Сиены писал, что прибыль торговцев обусловлена не только рациональным управлением их (уже данными) ресурсами, но также и, главным образом, допущением рисков и опасностей (на латыни, pericula), которые сопутствуют любой предпринимательской деятельности.

К сожалению, развитие механистической физики, которое началось в современную эпоху, имело крайне отрицательное влияние на развитие экономической мысли, особенно после 19-ого столетия, когда в экономике почти полностью забыли об идее динамической эффективности.

Австриец Ганс Майер перед Второй мировой войной, и Филип Мировский в наши дни, подчеркивали, что господствующая неоклассическая экономика развилась как чистая копия физической науки 19-ого столетия. Неоклассическая экономика использует тот же самый формальный метод, заменив понятие энергии полезностью, применяя те же самые принципы сохранения, максимизации результата и минимизации потерь. Самым представительным автором в этой крайне отрицательной тенденции был Леон Вальрас, который в своей статье 1909 года “Экономика и механика” утверждал, что математические формулы его книги «Элементы чистой экономики» были идентичны таковым в математической физике.

Короче говоря, влияние механистической физики уничтожило творческое, спекулятивное, и динамическое измерение, которое с самого начала неявно существовало в идее экономической эффективности и теперь в ней остался только редукционистский, статический аспект, который подразумевает исключительно уменьшение затрат (уже известных или данных) экономических ресурсов. Это изменение произошло несмотря на то, что ни ресурсы, ни технологии не “даны” в действительности, но изменяются непрерывно в результате приложения предпринимательского творческого потенциала.

Редукционистское понятие статической эффективности имело огромное теоретическое и практическое влияние в 20-ом столетии. Фабианские социалисты Сидни и Беатрис Вебб являются хорошим примером. Эта супружеская пара была потрясена “потерями”, которые, как они верили, были присущи капиталистической системе, и они основали Лондонскую школу экономики, чтобы разработать социалистическую реформу капитализма. Цель такой социалистической реформы состояла бы в том, чтобы устранить потери и сделать экономическую систему “эффективной”. Веббы позже не делали тайны из их горячего восхищения “эффективностью”, которую они наблюдали в советской России, до такой степени, что Беатрис даже объявила: “Я влюбилась в советский коммунизм.”

Другим известным автором, полностью находящимся под влиянием статического понятия экономической эффективности, был ни кто иной, как Джон Мэйнард Кейнс, который в его введении к немецкому изданию «Общей теории» 1936-го года прямо заявляет, что предложенная им экономическая политика “может быть значительно проще внедрена в условиях тоталитарного государства.” Кейнс также чрезвычайно хвалил книгу “Советский коммунизм”, которую Сидни и Беатрис Вебб издали тремя годами ранее.

“В действительности, ни ресурсы, ни технологии не “даны”, но изменяются непрерывно в результате предпринимательского творчества.”

Кроме того, в 1920-ых и 1930-ых, статическое понятие экономической эффективности стало главной темой совершенно новой дисциплины, которая известна как “экономика благосостояния,” и которая выросла из альтернативных подходов, среди которых самым известным является принцип Парето.

С точки зрения Парето, экономическая система является эффективной, если никто не может увеличить свое благосостояние, не уменьшая благосостояние кого-то другого.

Наша главная претензия к экономике благосостояния состоит в том, что она сводит проблему экономической эффективности к простой математической проблеме максимизации, в которой все экономические данные, как предполагается, даны и постоянны. Однако оба эти предположения полностью неверны: данные непрерывно изменяются в результате предпринимательского творчества.

И именно по этой причине мы должны ввести новое понятие динамической эффективности, которая означает способность к воспитанию предпринимательского творчества и координации. Другими словами, динамическая эффективность состоит в предпринимательской способности обнаружить возможности получения прибыли, а также координировать и преодолевать любые социальные диспропорции и рассогласованности.

В терминах неоклассической экономики, цель динамической эффективности не должна состоять в том, чтобы переместить систему к границе производственных возможностей, а скорее путем увеличения предпринимательской креативности непрерывно “перемещать” кривую производственной возможности вправо.

Слово “предпринимательство” (entrepreneurship) этимологически происходит от латинского термина in prehendo, что означает “обнаруживать”, “видеть”, “понимать” что-либо. В этом смысле мы можем определить предпринимательство как типично человеческую способность видеть возможности субъективной прибыли, которые появляются в окружающей среде, и действовать соответственно, чтобы использовать их в своих интересах.

Предпринимательство поэтому требует специальной алертности, способности быть наблюдательным и бдительным. Также полностью применим к идее предпринимательства глагол “предвидеть” (to speculate) который образован от латинского слова specula, которое означало башни, с которых наблюдатели могли видеть на большое расстояние и заранее обнаруживать приближающихся врагов.

Каждое предпринимательское действие не только создает и передает новую информацию, но также и координирует ранее нескоординированное поведение экономических агентов. Всякий раз, когда кто-то обнаруживает или создает возможность прибыли и покупает определенный дешевый ресурс, а продает его дорого, он гармонизирует ранее нескоординированное поведение владельцев ресурса (тех, кто, вероятно, тратил его впустую) с поведением нуждающихся в этом ресурсе. Поэтому, креативность и координация — две стороны одной и той же (я сказал бы, “предпринимательской”) монеты.

Итак, с динамической точки зрения, человек, компания, учреждение, или даже вся экономическая система будут тем более эффективными, чем сильнее они поощряют предпринимательскую креативность и координацию.

И с этой динамической точки зрения действительно важная цель не предотвратить потери определенных средств, которые рассматриваются как известные и “данные”, а непрерывно обнаруживать и создавать новые цели и средства.

Для более подробного рассмотрения этого вопроса я рекомендую вам основные работы Мизеса, Хайека, Кирцнера и Ротбарда об идее рынка как динамического процесса, который приводится в движение предпринимательством, и о понятии конкуренции как процесса созидания и творчества.

По моему мнению, эти “австрийские” авторы предоставляют нам наиболее точное понятие динамической эффективности, которая контрастирует с не таким совершенным понятием динамической эффективности, развитой Йозефом А. Шумпетером и Дуглассом Нортом.

Норт и Шумпетер предлагают полностью противоположные перспективы. В то время как Шумпетер рассматривает исключительно аспект предпринимательской креативности и ее разрушительной власти (который он называет процессом “созидательного разрушения”), Дуглас Норт концентрируется на другом аспекте, который он называет “адаптивной эффективностью,” или координирующей способностью предпринимательства. Теперь мы видим, что истинное австрийское понятие динамической эффективности, развитое Мизесом, Хайеком и Кирцнером, объединяет творческое и координирующее измерения, которые Шумпетер и Норт изучили только в отдельной, частичной, и редукционистской манере.

Динамическая эффективность и этика

В третьей части мы сконцентрируемся на близких отношениях, которые существуют между этикой и понятием динамической эффективности, которое я только что представил. Господствующая неоклассическая экономическая теория опирается на идею, что информация объективна и дана (в определенных или вероятностных терминах), и что проблема максимизации полезности абсолютно никак не связана с моральными соображениями.

Кроме того, доминирующая статическая точка зрения привела к выводу, что ресурсы в некотором смысле даны и известны, и поэтому экономическая проблема их распределения была отделена от проблемы их производства. Разумеется, если ресурсы даны, жизненно важно найти наилучший способ распределить среди различных людей доступные средства производства и потребительские товары, которые они производят.

Этот подход разрушается как карточный домик, когда мы переходим к динамическому пониманию рыночных процессов, теории предпринимательства и понятию динамической эффективности, которое я только что изложил. С этой точки зрения у каждого человека есть уникальная творческая способность, которая позволяет ему постоянно постигать и обнаруживать новые возможности для получения прибыли. Предпринимательство состоит из типично человеческой способности создавать и обнаруживать новые цели и средства, и является самой важной особенностью человеческой натуры.

Если цели, средства и ресурсы не даны, но непрерывно создаются из ничего в результате предпринимательской деятельности людей, ясно, что фундаментальная этическая проблема больше не состоит в том, как справедливо распределить то, что уже существует. Эта проблема теперь состоит в том как развить предпринимательское творчество и координацию.

Следовательно, в области социальной этики мы приходим к фундаментальному выводу, что идея о людях, как творческих и координирующих акторах подразумевает очевидное принятие принципа, согласно которому у каждого человека есть естественное право присвоить все результаты его предпринимательского творчества. Таким образом, частное присвоение плодов предпринимательского созидания это принцип естественного права.

И это принцип естественного права также потому, что если действующий человек не сможет претендовать на то, что он создает или находит, его способность обнаруживать возможности получения прибыли заблокируется, его стимул действовать исчезнет. Кроме того, этот принцип универсален в том смысле, что он может быть применен ко всем людям во все возможные времена и во всех мыслимых местах.

Принуждать в любой степени свободно действующего человека, ослабляя право людей владеть тем, что они предпринимательским образом создают, не только динамически неэффективно, так как это блокирует их творческий потенциал и способность координации; это также совершенно безнравственно, так как такое принуждение препятствует тому, чтобы люди развивали то, что является по своей природе самым важным для них, то есть, их природную способность находить и создавать новые цели и средства (ends and means) в стремлении достичь их собственных целей (goals ands objectives). Именно по этим причинам, не только социализм и интервенционизм, но также и любая форма этатизма не только динамически неэффективны, но и этически несправедливы и безнравственны.

Должно быть принято во внимание, что сила предпринимательского творчества также проявляется в желании помочь бедным людям и в систематическом поиске ситуаций, где такая помощь может быть оказана. Фактически, принудительное вмешательство государства посредством типичных механизмов так называемого “государства всеобщего благоденствия” нейтрализует и в значительной степени блокирует предпринимательские усилия помочь людям (и близким и дальним), которые испытывают трудности. Это та идея, которую Папа Римский Иоанн Павел II подчеркнул в Разделе 49 его Энциклики 1991 года, Centesimus Annus.

Кроме того, согласно нашему анализу, ничто не является более (динамически) эффективным, чем справедливость (в правильном смысле слова). Если мы думаем о рынке как о динамическом процессе, то динамическая эффективность, понимаемая как координация и креативность, следует из поведения людей, которые поступают по определенным моральным законам (которые, главным образом, касаются уважения жизни, частной собственности и соблюдения контрактов).

Только человеческая деятельность, осуществляемая согласно этим этическим принципам, дает начало динамически эффективным социальным процессам. И теперь легко увидеть, почему с динамической точки зрения (вопреки второй фундаментальной теореме экономики благосостояния) эффективность не совместима с различными моделями равенства или справедливости, и что на самом деле эффективность возникает только из идеи справедливости, основанной на уважении к частной собственности, предпринимательству, и, как мы увидим через мгновение, также к принципам личной этики. Поэтому противоречие между эффективностью и справедливостью явно ложно.

То, что просто не может быть неэффективным, и что является эффективным, не может быть несправедливым. Динамический анализ показывает, что справедливость и эффективность — всего лишь две стороны одной медали, что также подтверждается наличием постоянного, интегрированного порядка, который существует в спонтанной социальной вселенной человеческих взаимодействий.

Я завершу выступление несколькими идеями о связи между динамической эффективностью и принципами личной этики, особенно в области семейных и сексуальных отношений.

До этого момента мы анализировали социальную этику и обсуждали ключевые принципы, которые служат основой динамической эффективности. За пределами этой сферы лежат близкие к ней принципы личной этики. Влияние принципов личной этики на динамическую эффективность редко изучалось, и, в любом случае, считается, что они стоят отдельно от социальной этики. Однако я полагаю, что это разделение абсолютно необоснованно.

Фактически, существуют очень важные для динамической эффективности любого общества моральные требования, исполнение которых сопровождается следующим очевидным парадоксом: невозможность поддержать их на личном уровне влечет за собой огромные издержки в терминах динамической эффективности, но попытка навязать эти моральные принципы, используя силу государства, приводит к еще большей неэффективности. Следовательно, необходимы определенные социальные институты, чтобы передавать и поощрять соблюдение этих личных моральных принципов, которые по самой своей природе не могут быть введены насилием и принуждением, однако очень важны для динамической эффективности каждого общества.

Этими институтами, главным образом, являются семья и религия. С их помощью люди, поколение за поколением, могут усваивать эти принципы и таким образом учиться поддерживать их и передавать детям. Принципы, которые касаются сексуальной этики, создания и сохранения института семьи, верности между супругами и заботы о детях, контроля наших атавистических инстинктов и преодоления зависти, имеют первостепенную важность для каждого успешного социального процесса творчества и координации.

Как учил нас Хайек, как продвижение цивилизации, так и экономическое и социальное развитие требуют постоянно растущего населения, способного к поддержке устойчивого роста объемов социального знания, которое производит предпринимательская креативность, среди непрерывно растущего числа людей. Динамическая эффективность зависит от творческого потенциала людей и способности к координации, и, при прочих равных условиях, она будет иметь тенденцию увеличиваться с увеличением количества людей, которые управляют семейными отношениями в пределах определенной структуры моральных принципов.

Однако, как я уже говорил, это — своего рода парадокс. Вся структура личных моральных принципов не может быть наложена силовым принуждением. Наложение моральных принципов силой или принуждением только породило бы закрытое, инквизиторское общество, лишающее людей индивидуальных свобод, которые включают в себя возможность предпринимательства и динамической эффективности.

Этот факт показывает важность альтернативных, непринудительных методов социального управления, которые поощряют людей следовать личным моральным принципам. Мы можем прийти к заключению, что, при прочих равных условиях, чем более жесткими и устойчивыми являются личные моральные принципы в обществе, тем выше его динамическая эффективность.

Большое спасибо за Ваше терпение и внимание.

Эта речь была произнесена по случаю получения Де-Сото премии Gary G. Schlarbaum Prize for Lifetime Achievement in Liberty, на Встрече Сторонников Института Мизеса 2009: “Место рождения Экономической теории: Поездка в Саламанку, Испания.”

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев