В 1849 году, в то время, когда классический либерализм все еще был доминирующей идеологической силой, а “экономист” и “социалист” обычно — и совершенно справедливо — считались антонимами, Гюстав де Молинари, известный бельгийский экономист, написал: “Если в политической экономии есть одна общепризнанная истина, то она заключается в том, что во всех случаях, для всех товаров, которые служат для удовлетворения материальных или нематериальных потребностей потребителя, в интересах потребителя, чтобы труд и торговля оставались свободными, потому что свобода труда и торговли имеет своим необходимым и постоянным результатом максимальное снижение цены. И еще: интересы потребителя любого товара всегда должны преобладать над интересами производителя. Следуя этим принципам, можно прийти к такому строгому выводу: производство безопасности должно в интересах потребителей этого нематериального блага подчиняться закону свободной конкуренции. Отсюда следует, что ни одно правительство не должно иметь права препятствовать другому правительству вступать с ним в конкуренцию или требовать, чтобы потребители безопасности обращались за этим благом исключительно к нему”.¹ И он комментирует эту аргументацию, утверждая: “Либо это логично и верно, либо принципы, на которых основана экономическая наука, недействительны”.² Этот неприятный (для всех социалистов) вывод, можно попытаться опровергнуть только одним способом: заявить, что существуют особые блага, к которым по каким-то особым причинам не применимы вышеприведенные экономические рассуждения. Именно это и пытаются доказать теоретики так называемых общественных благ.³ Однако я покажу, что на самом деле таких особых благ или особых причин не существует, и что производство безопасности, в частности, не представляет собой проблему, отличную от производства любого другого товара или услуги, будь то дома, сыр или страхование. Несмотря на множество сторонников, вся теория общественных благ — это ошибочные, броские рассуждения, изобилующие внутренними несоответствиями, непоследовательностью, апеллирующие к популярным предрассудкам и домыслам и играющие на них, но не имеющие никаких научных достоинств⁴.

Как же выглядит та уловка, которую нашли экономисты-социалисты, чтобы избежать выводов Молинари? Со времен Молинари на вопрос о том, существуют ли блага, которые требуют особых видов экономического анализа, все чаще стали отвечать “да”. На самом деле, практически невозможно найти ни одного современного учебника по экономике, в котором бы не проводилось и не подчеркивалось жизненно важное значение различия между частными благами, для которых истинность экономического превосходства капиталистического порядка производства общепризнанна, и общественными благами, для которых она отрицается.⁵ Считается, что некоторые товары или услуги — среди них безопасность — имеют ту особенность, что их использование не может быть ограничено теми, кто фактически финансировал их производство. Люди, не участвующие в их финансировании, также могут получать от них выгоду. Такие блага называются общественными благами или услугами (в отличие от частных товаров или услуг, которые приносят пользу исключительно тем людям, которые за них заплатили). И именно из-за этой особенности общественных благ, как утверждается, рынки не могут их производить, по крайней мере, в достаточном количестве или качестве, и поэтому требуется компенсирующее действие государства.⁶

Примеры предполагаемых общественных благ, приводимые разными авторами, весьма разнообразны. Авторы часто по-разному классифицируют один и тот же товар или услугу, делая весьма условной классификацию конкретного блага, что явно свидетельствует об иллюзорном характере деления благ на “частные” и “общественные”.⁷ Вот некоторые примеры, пользующиеся особой популярностью в качестве общественных благ, — это пожарная бригада, которая не дает загореться дому соседа, тем самым позволяя ему получить прибыль от моей пожарной бригады, хотя он ничего не внес в ее финансирование; или полиция, которая, обходя мой участок, отпугивает потенциальных грабителей и от участка моего соседа, даже если он не участвовал в финансировании патрулирования; или маяк — пример, особенно дорогой экономистам⁸ , который помогает кораблю найти дорогу, даже если владелец корабля не внес ни копейки на его строительство или содержание.

Прежде чем продолжить изложение и критическое рассмотрение теории общественных благ, позвольте мне выяснить, насколько полезно различие между частными и общественными благами для решения вопроса о том, что должно производиться частным образом, а что — государством или с его помощью. Даже самый поверхностный анализ не может не указать на то, что использование критерия неисключаемости, вместо того чтобы предложить разумное решение, приведет к большим неприятностям. Хотя, по крайней мере, на первый взгляд кажется, что некоторые из товаров и услуг, предоставляемых государством, действительно могут быть квалифицированы как общественные блага, совершенно не очевидно, какие товары и услуги, фактически производимые государствами, можно отнести к общественным благам. Железные дороги, почтовые услуги, телефон, улицы и т.п. вполне подходят под категорию благ, использование которых может быть ограничено лицами, которые фактически их финансируют, и, следовательно, являются частными благами. То же самое можно сказать и о многих аспектах многомерной “хорошей безопасности”: все, на что можно оформить страховку, должно квалифицироваться как частное благо. Однако этого недостаточно. Как многие блага, предоставляемые государством, кажутся частными благами, так и многие блага частного производства кажутся подходящими под категорию общественного блага. Очевидно, что мои соседи выиграют от моего ухоженного розового сада — они могут наслаждаться его видом, не помогая мне его сажать. То же самое можно сказать и о всевозможных улучшениях, которые я могу сделать на своем участке и которые повысят ценность соседних участков. От выступления уличного музыканта могут выиграть даже те люди, которые не бросают деньги в его шляпу. От моего дезодоранта выигрывают даже те пассажиры в автобусе, которые никак не помогали мне его купить. И каждый, кто когда-либо встретит меня, выиграет от моих усилий, которые я предпринял, чтобы превратить себя в очень милого человека, что произошло без малейшей финансовой поддержки с их стороны. Итак, должны ли все эти блага — розовые сады, улучшение имущества, уличная музыка, дезодоранты, личные качества — поскольку они явно обладают характеристиками общественных благ, — должны ли они предоставляться государством?

Как показывают эти примеры общественных благ, произведенных частным образом, есть что-то серьезно ошибочное в тезисе теоретиков общественных благ о том, что общественные блага не могут быть произведены частным образом, а требуют вмешательства государства. Очевидно, что они могут быть обеспечены рынками. Более того, исторические факты показывают нам, что все так называемые общественные блага, которые сегодня предоставляют государства, в прошлом когда-то предоставлялись частными предпринимателями или даже сегодня предоставляются в той или иной стране. Например, почтовая служба когда-то почти везде была частной; улицы финансировались частным образом и иногда финансируются до сих пор; даже любимые этатистами маяки изначально были результатом частного предпринимательства⁹; существуют частные полицейские силы, детективы и арбитры; а помощь больным, бедным, престарелым, сиротам и вдовам была традиционной заботой частных благотворительных организаций. Таким образом, утверждение о том, что подобные вещи не могут быть произведены чистой рыночной системой, стократно опровергается опытом.

Помимо этого, возникают и другие трудности, когда различие между общественными и частными благами используется для решения вопроса о том, что следует оставить рынку, а что нет. Например, что если бы производство так называемых общественных благ имело не положительные, а отрицательные последствия для других людей, или если бы последствия были положительными для одних и отрицательными для других? Что если сосед, чей дом был спасен от пожара моей пожарной бригадой, на самом деле желал (возможно, из-за перспектив получения значительной страховки), чтобы он наконец уже сгорел; что если мои соседи ненавидят розы, или мои попутчики находят запах моего дезодоранта отвратительным? Кроме того, изменения в технологии могут изменить характер данного блага. Например, с развитием кабельного телевидения благо, которое раньше было (казалось) общественным, стало частным. То же самое может произойти в результате изменений в законах о собственности или о присвоении собственности. Маяк, например, является общественным благом лишь постольку, поскольку море находится в общественной (а не частной) собственности. Но если бы было разрешено приобретать части океана в частную собственность, как это было бы при чисто капиталистическом общественном строе, то, поскольку маяк светит лишь на ограниченной территории, стало бы очевидно, что можно исключить неплательщиков из пользования его услугами.

Оставив этот несколько схематичный уровень обсуждения и рассмотрев различие между частными и общественными благами более вниматеольно, мы обнаружим, что это различие оказывается совершенно иллюзорным. Четкой дихотомии между частными и общественными благами не существует, и именно поэтому возникает так много разногласий по поводу того, как классифицировать то или иное благо. Все блага являются в большей или меньшей степени частными или общественными и их степень частности-общественности может меняться (и постоянно меняется) по мере изменения ценностей и оценок людей, а также изменений в составе населения.

Для того чтобы понять, что блага никогда не попадают раз и навсегда в одну или другую категорию, необходимо лишь вспомнить, что именно делает что-то благом. Чтобы что-то стало благом, оно должно рассматриваться кем-то как редкость. Нечто не является благом как таковым, то есть, блага являются благами только в глазах смотрящего. Ничто не является благом, пока хотя бы один человек субъективно не оценит его как таковое. Но если блага не явяются благами сами по себе — когда никакой физико-химический анализ не может определить что-то как экономическое благо — очевидно, что нет фиксированного, объективного критерия для классификации благ как частных или общественных. Они никогда не могут быть частными или общественными благами как таковыми. Их частный или общественный характер зависит от того, как мало или как много людей считают их благами, причем степень их частного или общественного характера меняется по мере изменения этих оценок и колеблется от единицы до бесконечности. Даже такие, казалось бы, совершенно частные вещи, как интерьер моей квартиры или цвет моего нижнего белья, могут стать общественными благами, как только кто-то другой начинает беспокоиться о них.¹⁰ А такие, казалось бы, общественные блага, как внешний вид моего дома или цвет моего комбинезона, могут стать чрезвычайно частными благами, как только другие люди перестанут беспокоиться по их поводу. Более того, любое благо может менять свои характеристики снова и снова; оно может даже превратиться из общественного или частного блага в общественное или частное зло и наоборот, исключительно вследствие изменений направления и степени этого беспокойства. Если это так, то ни одно решение не может быть основано на классификации благ как частных или общественных.¹¹ На самом деле, для этого пришлось бы спрашивать практически каждого человека в отношении каждого отдельного блага, беспокоит ли оно его — положительно или отрицательно и, возможно, в какой степени — для того, чтобы определить, кто от чего может получить выгоду и кто, следовательно, должен участвовать в финансировании блага. (И как можно в этом случае узнать, говорит ли он правду?) Кроме того, возникла бы необходимость постоянно отслеживать все изменения в таких оценках, в результате чего ни одно определенное решение относительно производства чего-либо никогда не могло бы быть принято, и, как следствие бессмысленной теории, все мы были бы давно мертвы.¹²

Но даже если проигнорировать все эти трудности и признать ради аргумента, что различие между частными и общественными благами действительно имеет место, даже в этом случае аргумент не докажет того, что он должен доказать. Он не дает убедительных причин, почему общественные блага — если предположить, что они существуют как отдельная категория благ — должны производиться вообще, и почему их должно производить государство, а не частные предприятия. Вот что, по сути, говорит теория общественных благ, введя вышеупомянутое концептуальное различие: “положительный эффект общественных благ для людей, которые не вносят никакого вклада в их производство или финансирование, доказывает, что эти блага желательны. Но очевидно, что они не были бы произведены или, по крайней мере, не были бы произведены в достаточном количестве и качестве на свободном, конкурентном рынке, поскольку не все из тех, кто мог бы получить прибыль от их производства, также внесли бы финансовый вклад, чтобы сделать это производство возможным. Поэтому для того, чтобы производить эти блага (которые, очевидно, желательны, но иначе не производились бы), государство должно вмешаться и помочь в их производстве”. Подобные рассуждения, которые можно найти почти в каждом учебнике по экономике (не исключение и нобелевские лауреаты¹³), совершенно ошибочны и ошибочны по двум пунктам.

Во-первых, чтобы прийти к выводу, что государство должно предоставлять общественные блага, которые иначе не были бы произведены, в цепочку рассуждений необходимо незаметно протащить нормативные представления. В противном случае, из утверждения, что в силу каких-то особых характеристик, которыми они обладают, определенные блага не были бы произведены, никогда нельзя было бы сделать вывод, что эти блага должны производиться. Но протаскивая нормативные представления, необходимые для обоснования своих выводов, теоретики общественных благ покидают пределы экономики как позитивной, wertfrei науки. Они переходят в сферу морали или этики, и, следовательно, можно ожидать, что ими будет предложена теория этики как когнитивной дисциплины, чтобы они могли законно делать то, что они делают, и обоснованно выводить свои заключения. Однако нигде в литературе по теории общественных благ нельзя найти ничего, что хотя бы слабо напоминало такую когнитивную теорию этики.¹⁴ Таким образом, с самого начала следует заявить, что теоретики общественных благ злоупотребляют своим престижем позитивных экономистов для высказываний по вопросам, в которых, как показывают их собственные труды, они не разбираются.

Но может быть, они случайно наткнулись на что-то правильное, не подкрепив это тщательно разработанной теорией морали? Как только вы четко сформулируете норму, необходимую для того, чтобы прийти к выводу, что государство должно помогать в предоставлении общественных благ, вы увидите, что это предположение максимально далеко от истины. Норма, необходимая для того, чтобы прийти к такому выводу, звучит так: “Если можно каким-то образом доказать, что производство определенного товара или услуги имеет положительный эффект для кого-то другого, но не было бы произведено вообще или не было бы произведено в определенном количестве или качестве, если бы определенные лица не участвовали в его финансировании, то допускается применение агрессивного насилия против этих лиц, прямо или косвенно с помощью государства, и эти лица могут быть принуждены к участию в необходимом финансовом бремени.” Не нужно вдаваться в долгие рассуждения, чтобы показать, что реализация этого правила приведет к хаосу, поскольку это равносильно тому, что любой человек может напасть на любого другого, когда ему вздумается. Более того, как я подробно показал в другом месте¹⁵ , эта норма не может считаться справедливой нормой. Чтобы утверждать это, да и вообще утверждать что-либо в пользу или против чего-либо, будь то моральная, неморальная, эмпирическая или логико-аналитическая позиция, необходимо предположить, что вопреки тому, что на самом деле говорит норма, обеспечена целостность каждого человека как физически независимой единицы принятия решений. Ибо только если каждый свободен от физической агрессии со стороны других, можно сначала что-то сказать, а затем достичь согласия или несогласия по любому вопросу. Таким образом, принцип ненападения является необходимой предпосылкой для аргументации и возможного согласия и, следовательно, может быть аргументированно защищён как справедливая норма посредством априорных рассуждений.

Но теория общественных благ терпит крах не только из-за подразумеваемых в ней ошибочных моральных рассуждений. Даже утилитарные, экономические рассуждения, содержащиеся в приведенном выше аргументе, вопиюще неверны. Как утверждает теория общественных благ, вполне может быть, что лучше иметь общественные блага, чем не иметь их, хотя не следует забывать, что не существует априорной причины, по которой это должно с необходимостью быть так (тогда рассуждения теоретиков общественных благ закончились бы прямо здесь). Ведь вполне возможно, и даже известно, что существуют анархисты, которые настолько ненавидят государственную деятельность, что предпочтут вообще не иметь так называемых общественных благ, чем иметь их.¹⁶ В любом случае, даже если принять этот аргумент, переход от утверждения, что общественные блага желательны, к утверждению, что они должны быть предоставлены государством, не является убедительным, поскольку это отнюдь не тот выбор, с которым человек сталкивается в действительности. Поскольку деньги или другие ресурсы должны быть изъяты из возможных альтернативных сфер использования для финансирования якобы желательных общественных благ, единственный уместный и подходящий вопрос заключается в том, являются ли эти альтернативные сферы использования, на которые можно было бы пустить деньги (то есть частные блага, которые можно было бы приобрести, но теперь этого нельзя сделать, потому что деньги вместо этого тратятся на общественные блага), более ценными, более срочными, чем общественные блага. И ответ на этот вопрос совершенно ясен. С точки зрения потребительских оценок, каким бы высоким ни был их абсолютный уровень, ценность общественных благ относительно ниже, чем ценность конкурирующих частных благ, потому что если бы оставить выбор за потребителями (и не навязывать им одну альтернативу), они, очевидно, предпочли бы потратить свои деньги по-другому (иначе не было бы необходимости в принуждении).

Это неопровержимо доказывает, что ресурсы, используемые для предоставления общественных благ, расходуются впустую, поскольку они предоставляют потребителям товары или услуги, которые в лучшем случае имеют лишь второстепенное значение. Короче говоря, даже если предположить, что общественные блага, которые можно четко отличить от частных, существуют, и даже если признать, что данное общественное благо может быть полезным, общественные блага все равно будут конкурировать с частными. И есть только один способ выяснить, являются ли они более настоятельно необходимыми и в какой степени, или в какой степени, их производство будет происходить за счет непроизводства или сокращения производства более настоятельно необходимых частных благ: когда все обеспечивается свободно конкурирующими частными предприятиями.

Следовательно, вопреки выводу, к которому пришли теоретики общественных благ, логика заставляет признать, что только чистая рыночная система может гарантировать рациональность, с точки зрения потребителей, решения о производстве общественного блага. И только при чисто капиталистическом строе можно гарантировать, что решение о том, сколько общественного блага производить (при условии, что его вообще следует производить), также будет рациональным.¹⁷

Чтобы прийти к другому результату, потребуется не менее чем семантическая революция поистине оруэлловских масштабов. Только если кто-то готов интерпретировать чье-то “нет” как “да”, “принуждение” как “свободу”, “отсутствие договора” как “заключение договора” и так далее, можно было бы “доказать правоту” теоретиков общественных благ. ¹⁸Но тогда как мы можем быть уверены, что они действительно имеют в виду то, что им кажется, когда они говорят то, что говорят, а не прямо противоположное, или вообще ничего не имеют в виду, а просто произносят набор слов? Мы не можем быть уверены! Поэтому, М. Н. Ротбард совершенно прав, когда комментирует попытки идеологов общественных благ доказать существование так называемых провалов рынка из-за непроизводства или количественно или качественно “недостаточного” производства общественных благ. Он пишет: “Такая точка зрения совершенно неверно представляет себе почему экономическая наука утверждает, что свободное рыночное действие всегда оптимально. Оно оптимально не с точки зрения личных этических взглядов экономиста, а с точки зрения свободных, добровольных действий всех участников и удовлетворения свободно выраженных потребностей потребителей. Поэтому вмешательство государства обязательно и всегда будет удалять от такого оптимума “¹⁹.

Действительно, аргументы, якобы доказывающие провалы рынка, не что иное, как явный абсурд. Сняв маскировку технического жаргона, легко увидеть, что они доказывают лишь следующее: рынок не совершенен, поскольку он характеризуется принципом неагрессии, наложенным на условия, характеризующиеся редкостью, и поэтому определенные товары или услуги, которые могли бы быть произведены и предоставлены только в том случае, если бы агрессия была разрешена, не будут произведены. Это верно. Ни один теоретик рынка никогда не осмелится отрицать это. Однако, и это решающий момент, это “несовершенство” рынка можно защитить, как морально, так и экономически, в то время как предполагаемые “совершенства” рынков, пропагандируемые теоретиками общественных благ, защитить невозможно.²⁰

Верно и то, что прекращение существующей практики предоставления государством общественных благ подразумевает некоторое изменение существующей социальной структуры и распределения богатства. И такая перестановка, безусловно, повлечет за собой трудности для некоторых людей. Собственно говоря, именно поэтому в обществе широко распространено сопротивление политике приватизации государственных функций, даже несмотря на то, что в долгосрочной перспективе общее общественное богатство будет увеличено именно за счет этой политики. Однако, конечно, этот факт не может быть принят в качестве веского аргумента, демонстрирующего несостоятельность рынков. Если человеку разрешалось бить других людей, а теперь ему не разрешают продолжать эту практику, ему, конечно, нестерпимо больно. Но вряд ли это можно считать веским оправданием для сохранения старых правил (битья). Ему причинен ущерб, но причинение ему ущерба означает замену общественного строя, в котором одни потребители имеют право определять, в каком отношении другим потребителям не разрешается добровольно покупать то, что они хотят, на средства, справедливо приобретенные ими и находящиеся в их распоряжении на строй, где каждый потребитель имеет равное право определять, что и сколько чего производится. И конечно, такая замена была бы предпочтительнее с точки зрения всех потребителей.

Тогда, в силу логических рассуждений, следует принять вывод Молинари о том, что в интересах потребителей все товары и услуги должны предоставляться рынками.²¹ Не только неверно, что существуют четко различимые категории благ, сам факт существования которых вносит поправки к общему тезису об экономическом превосходстве капитализма; даже если бы такие блага существовали, нельзя было бы найти никаких особых причин, почему эти якобы особые общественные блага не должны также производиться частными предприятиями, коль скоро они неизменно конкурируют с частными благами. На самом деле, несмотря на всю пропаганду теоретиков общественных благ, большая эффективность рынков по сравнению с государством все больше и больше осознается в отношении все большего количества предполагаемых общественных благ. Вряд ли кто-то, серьезно изучающий эти вопросы, сможет отрицать, что в наше время рынки могут производить почтовые услуги, железные дороги, электричество, телефон, образование, деньги, дороги и так далее более эффективно, чем государство, то есть так, как это необходимо потребителям. Однако в одном конкретном секторе люди не хотят соглашаться с тем, что им навязывает логика: в производстве безопасности. Поэтому в оставшейся части статьи я сосредоточусь на объяснении превосходства функционирования капиталистической экономики в этой конкретной области — превосходства, логическое обоснование которого уже было приведено, но которое станет более убедительным, когда к анализу добавится эмпирический материал и оно будет изучено как самостоятельная проблема²².

Как будет работать система немонополистических, конкурирующих производителей безопасности? С самого начала должно быть ясно, что, отвечая на этот вопрос, мы покидаем сферу чисто логического анализа, и, следовательно, ответы будут лишены определенности и аподиктического характера заявлений, которые мы делали об обоснованности теории общественных благ.

Дело здесь выглядит точно так же, как в вопросе о том, как рынок решит проблему производства гамбургеров, особенно если до сих пор гамбургеры производились исключительно государством и, следовательно, никто не может опираться на прошлый опыт. Можно сформулировать лишь предварительные ответы. Никто не может знать точную структуру индустрии гамбургеров — сколько конкурирующих компаний появится, какое значение будет иметь эта отрасль по сравнению с другими, как будут выглядеть гамбургеры, сколько различных сортов гамбургеров появится на рынке и, возможно, снова исчезнет из-за отсутствия спроса, и так далее. Никто не может знать всех обстоятельств и изменений, которые повлияют на саму структуру индустрии гамбургеров — изменения в запросах различных групп потребителей, изменения в технологии, изменения в ценах на различные товары, которые прямо или косвенно влияют на индустрию, и так далее.

Следует подчеркнуть, что, хотя аналогичные вопросы возникают и в отношении частного производства безопасности, это ни в коем случае не означает, что ничего определенного сказать нельзя. Предположив определенные общие условия спроса на услуги безопасности (условия, которые более или менее реалистично отражают мир, каким он является в настоящее время), можно и нужно показать, как будут реагировать различные социальные порядки производства безопасности, характеризующиеся различными структурными ограничениями, в которых им приходится действовать.²³ Позвольте мне сначала проанализировать специфику монополистического, государственного производства безопасности, поскольку, по крайней мере, в этом случае можно опираться на многочисленные доказательства обоснованности сделанных выводов, а затем сравнить эту систему с тем, что можно ожидать, если ее заменить немонополистической.

Даже если безопасность считается общественным благом, при распределении ограниченных ресурсов она должна конкурировать с другими благами. То, что тратится на безопасность, уже не может быть потрачено на другие блага, которые также могут повысить удовлетворенность потребителей. Более того, безопасность не является единым, однородным благом, а скорее состоит из множества компонентов и аспектов. Это не только предотвращение преступлений, обнаружение преступников и обеспечение соблюдения закона, но и безопасность от грабителей, насильников, загрязнителей окружающей среды, стихийных бедствий и так далее. Более того, безопасность не производится “единовременно”, а может поставляться в виде предельных единиц. Кроме того, разные люди придают разное значение безопасности в целом, а также разным ее аспектам, в зависимости от своих личных качеств, своего прошлого опыта с различными факторами отсутствия безопасности, а также времени и места, в котором они живут.²⁴

Теперь давайте обратимся к фундаментальной экономической проблеме распределения ограниченных ресурсов между конкурирующими видами использования: как может государство — организация, финансируемая не только за счет добровольных взносов и продажи своей продукции, но большей частью за счет налогов — решать, сколько безопасности производить, кому, где и сколько предоставлять каждого из ее бесчисленных аспектов? Ответ заключается в том, что не существует рационального способа решить этот вопрос.

С точки зрения потребителей, ответ государства на их требования безопасности следует считать произвольным. Нужен ли нам один полицейский и один судья или 100 000 каждого? Платить ли им 100 долларов в месяц или 10 000 долларов? Должны ли полицейские, сколько бы их ни было, тратить больше времени на патрулирование улиц, преследование грабителей и возвращение украденного, или следить за участниками преступлений без жертв, таких как проституция, употребление наркотиков или контрабанда? И должны ли судьи тратить больше времени и энергии на рассмотрение дел о разводах, нарушениях правил дорожного движения, кражах в магазинах, убийствах или антимонопольных дел? Очевидно, что на все эти вопросы нужно как-то ответить, потому что пока существует редкость и мы не живем в Эдемском саду, время и деньги, потраченные на одно, не могут быть потрачены на другое. Государство тоже должно ответить на эти вопросы, но что бы оно ни сделало, оно сделает это, не руководствуясь критерием прибыли и убытков.

Следовательно, его действия произвольны и неизбежно влекут за собой бесчисленные расточительные, с точки зрения потребителя, перераспределения.²⁵ Нанятые государством производители безопасности, которые не зависят от желаний потребителей делают, как всем известно, то, что им нравится. Они слоняются без дела, а если и работают, то предпочитают делать то, что легче всего, или работать там, где они могут обладать властью, а не служить потребителям. Полицейские много разъезжают на машинах, донимают мелких нарушителей правил дорожного движения и тратят огромные деньги на расследование преступлений без жертв, которые многим людям (т.е. неучастникам) не нравятся, но на борьбу с которыми мало кто готов потратить свои деньги, поскольку эти преступления непосредственно их не затрагивают. Однако в отношении того, что потребители хотят больше всего — предотвращения тяжких преступлений (т.е. преступлений с жертвами), задержания и эффективного наказания преступников, возвращения награбленного и обеспечения компенсации жертвам преступлений от агрессоров — полиция, несмотря на все более высокие бюджетные ассигнования, неэффективна.

Кроме того, что бы ни делали нанятые государством полицейские или судьи, они, как правило, работают плохо, потому что их доход практически не зависит от оценок потребителей их услуг. Поэтому мы наблюдаем произвол и жестокость полиции и медлительность судебного процесса. Более того, примечательно, что ни полиция, ни судебная система не предлагают потребителям ничего, хотя бы отдаленно напоминающего контракт на оказание услуг, в котором в недвусмысленных выражениях прописано, на какую процедуру потребитель может рассчитывать в конкретной ситуации. Скорее, и те, и другие действуют в условиях договорной пустоты, которая со временем позволяет им произвольно менять свои правила процедуры и объясняет тот поистине нелепый факт, что разрешение споров между полицейскими и судьями, с одной стороны, и частными гражданами, с другой, поручается не независимой третьей стороне, а другому полицейскому или судье, которые имеют общих работодателей с одной стороной в споре — правительством.

В-третьих, каждый, кто видел государственные полицейские участки и суды, не говоря уже о тюрьмах, знает, насколько верно, что факторы производства, используемые для обеспечения такой безопасности, используются чрезмерно, насколько грязны эти заведения и насколько плохо они обслуживаются. Поскольку никто из использующих эти факторы производства фактически не владеет ими (никто не может продать их и присвоить выручку от продажи в частном порядке), и поэтому потери (и выигрыши) в ценности, воплощенной в используемом капитале, таким образом, социализируются, каждый будет стремиться увеличить свой частный доход от использования факторов производства за счет потерь в ценности капитала. Следовательно, предельные издержки будут все больше превышать ценность предельного продукта, что приведет к переиспользованию капитала. И если в некоторых случаях этого не происходит и переиспользование капитала не очевидно, надо понимать, что это достигается за счет издержек, которые намного выше, чем у любого аналогичного частного предприятия²⁶.

Без сомнения, все эти проблемы, присущие системе монопольного производства безопасности, были бы решены относительно быстро, как только спрос на услуги безопасности был бы удовлетворен конкурентным рынком с его совершенно иной структурой стимулов для производителей. Это не означает, что было бы найдено “идеальное” решение проблемы безопасности. По-прежнему будут происходить грабежи и убийства; не все награбленное будет возвращено, и не все убийцы будут пойманы. Но с точки зрения потребительских оценок ситуация улучшится настолько, насколько это позволит природа человека. Во-первых, пока существует конкурентная система, т.е. пока производители охранных услуг зависят от добровольных покупок, большинство из которых, вероятно, будут принимать форму контрактов на обслуживание и страхование, где заранее определено фактическое наступление “небезопасности” или агрессии, ни один производитель не сможет увеличить свой доход без улучшения услуг или качества продукта в восприятии потребителей.

Более того, все производители услуг безопасности вместе взятые не смогут повысить значимость своей отрасли, если по какой-либо причине потребители действительно не начнут оценивать безопасность выше, чем другие товары, гарантируя тем самым, что производство безопасности никогда и нигде не будет осуществляться за счет отсутствия или сокращения производства, скажем, сыра, как конкурирующего частного товара. Кроме того, производителям охранных услуг пришлось бы в значительной степени диверсифицировать свои предложения, поскольку существует весьма диверсифицированный спрос на продукцию безопасности среди миллионов и миллионов потребителей. Находясь в прямой зависимости от добровольной поддержки потребителей, они немедленно понесут финансовый ущерб, если не будут должным образом реагировать на различные желания или изменения в желаниях потребителей. Таким образом, каждый потребитель будет иметь прямое, хотя и небольшое, влияние на выпуск товаров, появляющихся на рынке безопасности или исчезающих с него. Вместо того чтобы предлагать всем одинаковый “пакет безопасности”, что характерно для государственной производственной политики, на рынке появилось бы множество пакетов услуг. Они будут соответствовать различным потребностям в безопасности разных людей, учитывая разные профессии, разное поведение, связанное с риском, разные потребности в защите и страховании, а также разное географическое положение и временные ограничения.

Но это далеко не все. Помимо диверсификации, улучшилось бы содержание и качество продукции. Сразу бы улучшилось отношение к потребителям со стороны сотрудников охранных предприятий и, в конечном итоге, исчезло бы отношение “мне все равно”, произвол и даже жестокость, халатность и медлительность нынешней полицейской и судебной систем. Поскольку полицейские и судьи будут зависеть от добровольной поддержки потребителей, любой случай плохого обращения с ними, невежливости или неумелости может стоить им работы.

Кроме того, особенность, согласно которой разрешение споров между клиентом и его деловым партнером неизменно доверяется суду последнего, почти наверняка исчезла бы, а арбитраж конфликтов независимыми сторонами стал бы стандартом, предлагаемым производителями безопасности. Самое главное, чтобы привлечь и удержать клиентов, производители таких услуг должны будут предлагать контракты, которые позволят потребителю знать, что он покупает, и позволят ему предъявить обоснованную претензию, если фактические действия производителя безопасности не соответствуют условиям контракта. И более конкретно, поскольку речь идет не об индивидуализированных контрактах на оказание услуг, по которым клиент платит исключительно за покрытие собственных рисков, а о договорах страхования, требующих объединения (pooling) собственных рисков с рисками других людей, в отличие от нынешней этатистской практики, эти контракты, безусловно, не будут содержать никакой намеренно встроенной схемы перераспределения, благоприятствующей одной группе людей за счет другой. В противном случае, если бы у кого-либо возникло ощущение, что предложенный ему контракт требует от него оплаты рисков других людей, которые он не воспринимает как применимые к его собственному случаю, — он бы просто отказался его подписывать или прекратил бы выплаты.

Однако, когда все это сказано, неизбежно возникает вопрос: “Не приведет ли конкурентная система производства безопасности к постоянному социальному конфликту, хаосу и анархии?”. На этот вопрос можно дать несколько ответов. Во-первых, следует отметить, что это мнение ни в коем случае не соответствует историческим, эмпирическим данным. Системы конкурирующих судов существовали в разных местах (например, в старинной Ирландии или во времена Ганзейского союза) до появления современного национального государства, и, насколько нам известно, они работали хорошо.²⁷ Если судить по существовавшему тогда уровню преступности (преступлений на душу населения), частная полиция на так называемом Диком Западе (который, кстати, не был таким уж диким, как это представляют в некоторых фильмах) была относительно более успешной, чем современная полиция, поддерживаемая государством.²⁸.

А если обратиться к современному опыту и примерам, то в настоящий момент существуют миллионы международных контактов, свяанных с торговлей и путешествиями — и, конечно, будет сильным преувеличением сказать, что, в этих контактах гораздо больше мошенничества, преступлений, нарушений контрактов, чем внутри страны. И это, надо отметить, происходит без наличия крупного монополиста-производителя и законодателя в сфере безопасности. Наконец, не стоит забывать, что и сейчас во многих странах наряду с государством существуют различные частные производители безопасности: частные детективы, страховые детективы, частные арбитры. Их деятельность подтверждает тезис о том, что они более успешны в разрешении социальных конфликтов, чем их государственные коллеги.

Исторические данные вызывают много споров, особенно, в отношении того, можно ли из них извлечь какую-либо общую информацию. Однако есть и систематические причины, по которым опасения “хаоса и анархии” не являются обоснованными. Как бы парадоксально это ни казалось, создание конкурентной системы производителей безопасности подразумевает создание институционализированной структуры стимулов для возникновения правового порядка, воплощающего максимально возможную степень консенсуса в вопросе разрешения конфликтов. Такая структура будет генерировать меньше социальных беспорядков и конфликтов, чем при государственном монополизме.²⁹ Для того чтобы понять этот парадокс, необходимо рассмотреть единственную ситуацию, которая может волновать скептика и которая позволяет ему верить в превосходство монопольно организованного порядка производства безопасности: когда возникает конфликт между А и Б, оба застрахованы разными компаниями, и компании не могут прийти к немедленному соглашению относительно обоснованности конфликтующих претензий, выдвинутых их клиентами. (Никакой проблемы не существовало бы, если бы такое соглашение было достигнуто или если бы оба клиента были застрахованы одной и той же компанией — по крайней мере, проблема тогда ничем не отличалась бы от проблемы, возникающей в условиях государственной монополии)

Разве такая ситуация не привела бы к перестрелке? Это крайне маловероятно. Во-первых, любая схватка между компаниями будет дорогостоящей и рискованной, особенно если эти компании достигли солидных размеров (для них важно выглядеть эффективными гарантами безопасности для своих потенциальных клиентов в первую очередь). Что еще более важно, в условиях конкурентной системы, когда каждая компания зависит от продолжения добровольных потребительских платежей, вооруженная борьба между компаниями должна была бы сознательно поддерживаться каждым клиентом обеих компаний. Если бы нашелся хотя бы один человек, который отказался от своих платежей, потому что не был уверен в необходимости столкновения между компаниями в данном конкретном конфликте, на компанию немедленно было бы оказано экономическое давление с целью поиска мирного решения конфликта.³⁰

Следовательно, любой конкурентный производитель безопасности будет крайне осторожен в применении насильственных мер для разрешения конфликтов. Более того, если потребители хотят именно мирного разрешения конфликтов, каждый производитель безопасности приложит все усилия, чтобы предоставить его своим клиентам и заранее установить, чтобы все знали, какому арбитражному суду он готов подчинить себя и своих клиентов в случае разногласий по поводу оценки конфликтующих претензий. А поскольку такая схема могла бы казаться клиентам разных фирм работающей только в том случае, если бы между ними существовало соглашение относительно таких арбитражных мер, естественно, возникла бы система права, регулирующая отношения между компаниями, которая была бы универсально приемлемой для клиентов всех конкурирующих производителей безопасности.

Более того, экономическое давление, направленное на выработку консенсусных правил, в отношении того, как должны решаться конфликты, приводило бы к еще более далеко идущим последствиям. При конкурентной системе независимые арбитры, которым будет поручено находить мирные решения конфликтов, будут зависеть от наличия клиентов в виде спорящих между собой компаний, поскольку эти компании могут и будут выбирать других судей, если кто-то из них будет в достаточной степени недоволен результатами арбитражной работы. Таким образом, у этих судей будут стимулы найти такие решения переданных им проблем, которые, не столько в области процессуальных аспектов права, сколько его содержания, были бы приемлемы для всех клиентов вовлеченных фирм.³¹ В противном случае одна или все компании могут потерять клиентов, что побудит эти фирмы в следующий раз обратиться к другим арбитрам.³²

Но разве в условиях конкурентной системы не может случиться, что фирма, производящая безопасность, начнет агрессию против других? Конечно, нельзя отрицать, что такое возможно, хотя опять же следует подчеркнуть, что здесь мы находимся в сфере эмпирики, и никто не может знать об этом с уверенностью. Тем не менее, будет ошибкой думать, что возможность охранной фирмы стать агрессором каким-то образом указывает на серьезные недостатки в философии и экономике чисто капиталистического социального порядка.³³

Во-первых, следует напомнить, что существование любой социальной системы, как государственно-социалистического строя, так и чистой рыночной экономики зависит от общественного мнения и что состояние общественного мнения в данный момент времени определяет, что может или не может произойти, а также что более или менее вероятно произойдет. Например, нынешнее состояние общественного мнения в Западной Германии делает крайне маловероятным или даже невозможным навязывание западногерманскому обществу государственно-социалистической системы советского типа. Отсутствие общественной поддержки такой системы обречет ее на провал и приведет к краху. И еще более маловероятно, что любая попытка навязать порядок советского типа может надеяться на успех среди американцев, учитывая американское общественное мнение (статья написана в 1989 году, — прим.ред.) Следовательно, для того чтобы лучше проанализировать проблему компаний-агрессоров, вышеупомянутый вопрос должен быть сформулирован следующим образом: Насколько вероятно, что подобное событие произойдет в данном обществе с его конкретным состоянием общественного мнения? Если сформулировать вопрос таким образом, то становится ясно, что для разных обществ ответ должен быть разным. Для одних, характеризующихся социалистическими идеями, глубоко укоренившимися в обществе, вероятность возрождения компаний-агрессоров будет выше, а для других — гораздо ниже. Но в таком случае, будет ли перспектива создания конкурентной системы производства безопасности в каждом конкретном случае лучше или хуже, чем перспектива продолжения государственной системы?

Давайте посмотрим, например, на современные Соединенные Штаты. Предположим, что законодательным актом государство отменило свое право обеспечивать безопасность за счет налоговых средств и была введена конкурентная система производства безопасности. Учитывая состояние общественного мнения, насколько вероятно, что в таком случае появятся охранные фирмы-агрессоры, и что будет, если они появятся? Очевидно, что ответ будет зависеть от реакции общества на изменившуюся ситуацию. Таким образом, первый ответ тем, кто оспаривает идею частного рынка безопасности, должен быть следующим: А как насчет вас? Какова будет ваша реакция? Означает ли ваш страх перед компаниями-агрессорами, что вы будете заключать сделки с производителем систем безопасности, который совершает агрессию против других людей и их собственности, и будете ли вы продолжать поддерживать его, если это произойдет? Безусловно, такая контратака значительно охладила бы критиков.

Но важнее другое — системный вызов, подразумеваемый в этой личной контратаке. Очевидно, что описанное изменение ситуации повлечет за собой изменение структуры затрат и выгод, с которой столкнется каждый, когда ему придется принимать решения. До введения конкурентной системы производства безопасности участие и поддержка (государственной) агрессии были законными. Теперь такая деятельность будет незаконной. Следовательно, учитывая работу совести человека, которая заставляет его проверять каждое свое решение на соответствие его собственным принципам правильного поведения, поддержка фирмы, занимающейся эксплуатацией людей, не желающих добровольно поддерживать ее действия, теперь будет более затратной, чем раньше.

Учитывая этот факт, следует предположить, что число людей, среди которых будут даже те, кто в противном случае охотно поддержал бы государство, которые теперь потратят свои деньги на поддержку фирм, приверженных честному бизнесу, будет расти и будет расти везде, где будет опробован этот социальный эксперимент. Напротив, число людей, по-прежнему приверженных политике эксплуатации, наживы за счет других, сократится. Насколько радикальным будет этот эффект, конечно, зависит от состояния общественного мнения. В рассматриваемом примере — США, где естественная теория собственности чрезвычайно распространена и принята в качестве частной этики, а либертарианская философия, по сути, является идеологией, на которой была основана страна и которая привела ее к тем высотам, которых она достигла³⁴ , — эффект, естественно, будет особенно выраженным. Соответственно, фирмы, производящие охранные услуги, приверженные философии защиты и исполнения либертарианского закона, будут привлекать наибольшую общественную поддержку и финансовую помощь. И хотя верно, что некоторые люди, и среди них особенно те, кто нажился на старом порядке, могут продолжать поддерживать политику агрессии, очень маловероятно, что они будут достаточно многочисленны и финансово сильны, чтобы преуспеть в этом. Скорее, вероятным результатом будет то, что честные компании разовьют силу, необходимую — самостоятельно или объединенными усилиями и при поддержке своих добровольных клиентов — для проверки любого подобного появления незаконных производителей и уничтожения их, где бы и когда бы они ни появились³⁵.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев