В своей классической книге “Логика коллективных действий” Манкур Олсон заметил одну особенность социалистической политической организации. Марксистская теория рассматривает себя как проявление коллективных классовых интересов, причем пролетарский класс является самым многочисленным. Однако, как отметил Олсон, “все известные нам “марксистские” революции были организованы немногочисленными заговорщиками, которые воспользовались слабостью правительства в периоды социальной дезорганизации”. Марксистские революции, как оказалось, не были неизбежным результатом пробуждения классового сознания. Просто Ленин и его многочисленные подражатели совершили насильственный государственный переворот и поставили себя у власти.

Марксистские интеллектуалы долгое время боролись с этим выводом, поскольку он указывает на политические действия — включая восстания, политические интриги и массовые кровопролития — как на основной механизм инсталляции желаемой социально-экономической системы. Вполне закономерно, что они хотят сохранить теоретическую базу Маркса, но лишить ее насильственного наследия Ленина, Сталина, Мао, Пол Пота, Кастро и других дискредитировавших себя политических деятелей.

В этой статье мы рассматриваем смежный вопрос: в какой степени репутация самого Маркса как интеллектуала зависит от политических “успехов” его последователей начала XX века? Ответ, как выяснилось, довольно показателен. Полная версия нашей статьи недавно появилась в журнале Journal of Political Economy и представляет собой эмпирическое исследование роли советской революции 1917 года в “мейнстримизации” интеллектуальной репутации Маркса.

Безусловно, вопрос, который мы рассматриваем, довольно сложен. Поиск ответа на него мы начнем с научного парадокса, который мы в знак уважения к социалистическому мыслителю назвали Das Karl Marx Problem.

Das Karl Marx Problem состоит в том, что восприятие Маркса менялось в академических кругах довольно странным образом. После смерти Маркса в 1883 году его теории тщательно изучались другими экономистами и почти повсеместно отвергались. Центральный аргумент главного труда Маркса “Капитал” 1867 года построен на ошибочной трудовой теории ценности. Начиная с работ Карла Менгера и Уильяма Стэнли Джевонса, вышедших в 1871 году, экономисты начали разбирать проблемы трудовой теории ценности, обнаружив, что она не может объяснить многие сценарии реального мира. Они поняли, что экономическая ценность возникает из индивидуальных субъективных предпочтений, проявляющихся на границе принятия решений.

В системе Маркса была и другая проблема. Математика экономики на основе “прибавочной стоимости”, получаемой от труда, просто не сходилась, потому что она не могла преобразовать труд — важный вклад в экономическое производство — в функциональную цену. Теория Маркса в первом томе “Капитала” предполагает, что меновая ценность (цены) возникает из затраченного труда. Однако в третьем томе, пытаясь объяснить, как выравниваются рыночные нормы прибыли, он утверждает, что меновая ценность отличается от затрат на труд. Но если ресурсы также приобретаются по рыночным ценам, то в рассуждениях Маркса возникает эмпирическая цикличность. В своих неопубликованных работах Маркс пытался обойти это противоречие, в основном, играя в семантические игры. В 1896 году Ойген фон Бём-Баверк подчеркнул это внутреннее противоречие — которое не связано с маржиналистской критикой трудовой теории ценности. А в 1907 году математик Ладислав Борткевич убедительно показал, что марксистская “проблема трансформации” не может быть решена так, как предполагал Маркс.

Эта критика похоронила систему Маркса. В течение нескольких десятилетий после его смерти “маржиналистская революция” победила в экономической науке, маржинализм и сегодня остается общепризнанной основой теории ценности. К моменту появления Ленина в 1917 году экономические теории Маркса уже считались устаревшими и непрактичными. Никто иной, как Джон Мейнард Кейнс, в своем эссе 1925 года назвал “Капитал” Маркса “устаревшей книгой по экономике … не представляющей интереса, и непримененимой для современного мира”.

Здесь начинается парадокс, о котором мы говорили. Хотя к началу XX века экономические теории Маркса потерпели крах, в современную эпоху интеллектуальная репутация Маркса растет. Сегодня Маркс входит в число наиболее цитируемых фигур в истории по количеству ссылок в научных журналах. Его работы также входят в число наиболее часто назначаемых чтений в учебных планах американских колледжей. Любопытно, что репутация Маркса выросла и укрепилась в тех областях, которые в его время в основном игнорировались: гуманитарные науки, искусство и “мягкие” социальные науки.

Таким образом, мы приходим к Das Karl Marx Problem: как примирить решительный отказ от экономических теорий Маркса после Маржиналистской революции с тем высоким признанием, которым эти же теории пользуются сегодня среди интеллектуалов, которые в своем большинстве не принадлежат к экономической профессии?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к политическим событиям.

Историков давно занимал феномен медленного распространения теорий Маркса после его смерти. Как заметил Алан Райан, в начале 20 века “экономическое учение Маркса не воспринималось всерьез никем, кроме левых марксистов”. Кирк Уиллис в своем классическом исследовании о принятии Маркса в Великобритании также отмечает “неизбежный факт”, что “марксистская альтернатива была отвергнута подавляющим большинством англичан конца девятнадцатого века — экономистами, лидерами рабочих, рабочими, политиками или интеллектуалами”. К 1920-30-м годам Маркс вышел из этой позиции относительной безвестности под влиянием геополитического события — советской революции.

Это событие создает интригующий мысленный эксперимент, который много раз предлагался, но не был толком исследован. Стали ли политические успехи Ленина и Советов причиной спасения доктрин Маркса и повышения их значимости? Фредерик Чарльз Коплстон намекнул на это в своей знаменитой многотомной истории философии. Как и Лорен Ломаски, который размышляет о том, что если бы не Ленин, Маркс получил бы “примерно такое же количество сносок в учебниках, как и другие экономисты девятнадцатого века аналогичного уровня — Нассау Сениор, например”.

В более поздние годы экономист Бранко Миланович предложил такой мысленный эксперимент. Если бы не Первая мировая война, рассуждает он, “не исключено, что влияние Маркса неуклонно падало бы по мере продвижения социал-демократов в Германии к реформизму и “ревизионизму”. Его портрет, вероятно, располагался бы среди мэтров немецкой социал-демократии, но он не сохранил бы сильного влияния ни в политике ни в социальных науках”. Так что же изменилось? Миланович продолжает: “Но затем появился Ленин и произошла Октябрьская революция. Ее результат вознес идеи Маркса на вершину славы”.

Чтобы эмпирически исследовать эти вопросы, мы обратились к последним достижениям эконометрики. Используя инструмент Google Ngram Viever, мы составили список из более чем 225 выдающихся исторических мыслителей из интеллектуального канона. Среди них экономисты, философы, политические теоретики, социалисты и несоциалисты, литературные деятели и даже несколько известных ученых, все они жили либо примерно в то время, когда жил Маркс, либо непосредственно перед ним. Это позволяет нам отслеживать частоту появления имен различных авторов в книгах с течением времени, а также сравнивать их друг с другом.

Паттерны N-gram (стойкие последовательности слов, см. Википедию) Маркса интригуют. На протяжении всей его жизни и последующих трех десятилетий после его смерти они относительно ровные. Авторы конца XIX века ссылаются на его работы, как вышеупомянутые маржиналисты-критики Маркса, но частота упоминаний относительно низкая и неизменная. Хотя нам трудно измерить абсолютный уровень цитирования Маркса (по причинам, подробно изложенным в нашей статье), тем не менее, уровень цитирования Маркса растет с той же относительной скоростью, что и у таких социалистов, как Иоганн Карл Родбертус и Пьер-Жозеф Прудон. Однако, начиная с 1917 года, цитируемость Маркса резко возрастает, в отличие от почти всех других авторов в нашем наборе данных, включая таких деятелей, как Адам Смит, Герберт Спенсер и Джон Стюарт Милль. Всего за несколько лет их частота возрастает втрое и продолжается по этой траектории до настоящего времени. Наша гипотеза заключается в том, что Ленин и Советский Союз являются вероятными кандидатами на этот внезапный всплеск ссылок на Маркса — как благодаря интересу, который они вызвали к относительно малоизвестным идеям Маркса, так и благодаря последующему продвижению Маркса в качестве основного теоретика революции и советского государства.

Чтобы проверить эту гипотезу, мы использовали эконометрическую технику, называемую синтетическим контролем. Этот подход использует собранный нами набор данных по 225+ авторам и находит взвешенную композицию других авторов, чьи собственные модели цитирования “соответствуют” моделям цитирования Маркса до 1917 года. Взвешивание производится с помощью алгоритма, чтобы минимизировать смещения, по сути, позволяя компьютеру выбрать авторов, наиболее точно повторяющих модель Маркса. Это позволяет нам создать “синтетического Маркса”, контрафактичного для лет после предполагаемого эффекта воздействия советской революции 1917 года. Мы берем веса до 1917 года у других авторов и экстраполируем их вперед, чтобы посмотреть, как они показали себя после 1917 года. Если реальный Маркс расходится с синтетической контрфактической моделью, мы получаем первый признак причинно-следственной связи. Это покажет, что революция 1917 года подстегнула Маркса, но не авторов, составлявших взвешенный синтетический показатель.

Как мы и предполагали, наши результаты указывают на глубокое и статистически значимое расхождение после 1917 года.

Теперь, когда наша теория подтверждена этим выводом, мы подвергнем ее ряду тестов на устойчивость, чтобы выявить и исключить другие возможности. Пожалуй, самым важным вопросом для дальнейшего тестирования было то, что мы хотели определить, подтвердятся ли наши выводы на других языках, кроме английского. Маркс написал большинство своих работ на немецком языке, и многие марксисты предполагают, что его идеи укоренились в немецкоязычном мире, прежде чем попали в англоязычный. До 1917 года Маркс приобрел определенную популярность в некоторых организациях немецких рабочих и левых политических партиях, а также вдохновил неудачное восстание спартаковцев в 1919 году в Германии. Чтобы проверить, укоренился ли Маркс в Германии в более ранний период, мы повторили наш анализ через несколько дополнительных итераций, сосредоточенных только на немецкоязычных N-gram-ах и немецкоязычных авторах.

Результаты подтверждают наши выводы, сделанные на основании англоязычной литературы и опровергают предположение о том, что Маркс был влиятелен в Германии перед тем, как это влияние распространилось на другие страны. Более того, они также выявили два последовательных события, которые изменили последующее восприятие Маркса в немецкоязычных источниках. После резкого роста, вызванного советской революцией 1917 года, немецкие N-gram Маркса внезапно упали в 1933 году. Это очевидный эффект прихода к власти нацистского режима и цензуры социалистических работ, включая Маркса. После 1946 года картина снова меняется, поскольку Советский Союз создал в Восточной Германии марксистское государство. Результаты анализа немецкоязычной литературы показывают, что модели цитирования Маркса сильно реагируют на череду политических событий, которые продвигали, подавляли и снова продвигали его работы.

Мы также задались вопросом, сохранятся ли наши результаты, если мы будем использовать не базу данных N-gram, а другой показатель. Статистика N-gram рассчитывается на основе отсканированных книг, которые являются частью корпуса Google. Хотя содержащиеся в них данные огромны, они отражают только содержание печатных книг. Более короткие публикации, такие как газеты и журналы, не учитываются.

Чтобы проверить, подтвердится ли наш тезис в других местах, мы обратились к онлайновой базе данных отсканированных газет от подписной службы Newspapers.com. Используя подмножество нашего пула авторов, мы создали оригинальную газетную базу данных упоминаний авторов, чтобы использовать ее параллельно N-gram для книг. Затем мы провели тот же синтетический контрольный тест и нашли независимое подтверждение наших результатов. Как и в случае с книгами, упоминания Маркса в газетах резко возросли после 1917 года. Единственным существенным отличием был 1883 год, когда Фридрих Энгельс оплатил телеграмму с некрологом Маркса после его похорон, что вызвало временный всплеск упоминаний в газетах, который рассеялся в следующем году.

Наше эмпирическое исследование продолжилось дополнительными проверками на устойчивость, чтобы убедиться, что наши основные результаты подтвердились. Например, мы провели серию тестов, чтобы определить, не являются ли результаты, полученные в 1917 году, ложным совпадением, варьируя год обработки. Мы также рассмотрели другие сопутствующие события, такие как неудавшаяся русская революция 1905 года, чтобы выяснить, не вызвала ли она более ранний всплеск внимания к Марксу. Мы попробовали ограничить наше исследование только авторами-социалистами, чтобы посмотреть, появится ли что-то уникальное в их моделях цитирования (не появилось). Принимая во внимание эти и другие факторы, мы уверены, что определили единственную наиболее важную причину всплеска цитирования Маркса. Советский Союз сыграл первостепенную роль в выдвижении Маркса в интеллектуальный мейнстрим и, вероятно, вызвал резкий рост его относительно низкого и относительно плоского паттерна N-gram.

Таким образом, загадка Das Karl Marx Problem решается путем изучения интеллектуальных последствий захвата власти Лениным в крупной мировой державе в период хаоса и насильного навязывания ее населению марксистского государства.

Эти результаты, как и следовало ожидать, вызывают споры в определенных кругах. И нигде это не проявляется так явно, как среди современных последователей Маркса. Любопытно, что первые реакции, которые мы наблюдаем у марксистов, свидетельствуют о внутреннем расколе в их рядах. Около половины марксистов считают наши выводы очевидными и даже задаются вопросом, зачем нам так долго “доказывать” то, что они и так знали. Действительно, следуя материалистическому взгляду на историю, сам Маркс с радостью подтвердил бы, что интеллектуальные идеи во многом определяются политическими событиями. Ответ на этот вопрос дает другая половина, которая категорически отрицает роль правительства Ленина в актуализации марксистской интеллектуальной традиции. Стремясь откреститься от наследия Советского Союза, они ищут другие, более приемлемые объяснения для всплеска цитирования Маркса. До сих пор фаворитами здесь считались политические партии, примыкавшие к Марксу в Германии до 1917 года, и основание марксистской Франкфуртской школы в 1920-х годах, хотя эмпирические доказательства этих теорий невелики по сравнению с эффектом большевиков в 1917 году.

Одна марксистская фракция настаивает на том, что наши результаты слишком “очевидны”, чтобы заслуживать внимания, а другая вообще отрицает их достоверность, что только подчеркивает необходимость эмпирического решения вопроса.

Достаточно сказать, что любое такое эмпирическое исследование должно использовать инструменты, которые минимизируют человеческую предвзятость. Недостаточно найти несколько цитат Маркса в работе 1905 года и настаивать на том, что они превосходят совокупность эмпирических данных на миллионах страниц текста. Мы также не можем определить влияние Маркса, просто проследив, где его N-gram модели параллельны другим авторам. Техника синтетического контроля помогает обойти эти проблемы, позволяя компьютеру определять и выбирать сводные данные.

В результате получается вполне правдоподобный контрфактический Маркс, состоящий в основном из его социалистических конкурентов, таких как Фердинанд Лассаль и Иоганн Карл Родбертус.

Заметим, что мы не утверждаем, что Маркс перестал бы быть актуален, если бы не было событий 1917 года. Мы также не утверждаем, что работы Маркса не привлекали внимания до 1917 года, как утверждают некоторые из наших более ленивых критиков. Очевидно, что Маркс привлек внимание — хотя и жестко критическое — других экономистов конца XIX века, которые занялись препарированием и опровержением его теорий. У него также были последователи, хотя и в основном среди радикальных рабочих активистов. Наш вопрос, однако, касается его места в мейнстримных научных дискуссиях.

Наши выводы предполагают, что, если бы не события 1917 года, Маркс продолжал бы быть объектом нишевых научных исследований и радикального рабочего активизма. Скорее всего, он продолжал бы конкурировать за внимание в тех же радикальных кругах в качестве главного мыслителя одной из многочисленных фракций. После того как Маркс стал советским, он фактически вытеснил других претендентов из социалистического мира.

Конечно, академические специалисты также упоминали Маркса как до, так и после 1917 года. Альфред Маршалл оценил его экономические доктрины в учебнике 1890 года, описав их как упражнение в круговых рассуждениях, замаскированных “плотным гегелевским языком”. Позже, в статье 1907 года в “Экономическом журнале”, Альфред Маршалл упомянул Маркса наряду с Адамом Смитом и Дж. С. Миллем — но, что очень важно, на одном дыхании с Фердинандом Лассалем, который, несмотря на свою историческую важность, не цитируется так часто, как Маркс сегодня. Другие придерживались более благосклонного мнения, и еще большее число людей обращалось к Марксу через его преемников и более поздних последователей.

Однако события 1917 года значительно повысили значимость Маркса в интеллектуальных дискуссиях. Социолог Макс Вебер был достаточно знаком с работами Маркса, поскольку он постоянно дискутировал со своим современником Вернером Зомбартом, находившимся под влиянием Маркса, о теории и значении капитализма. Однако в классическом исследовании Вебера “Протестантская этика и дух капитализма”, написанном в 1905 году, имя Маркса почти не упоминается, за исключением одной мимолетной сноски.

Незадолго до своей смерти, примерно 15 лет спустя, Вебер говорил с небольшой группой студентов о философском ландшафте того времени. “Мир, в котором мы живем как интеллектуалы, — объяснял он, — в значительной степени несет на себе отпечаток Маркса и Ницше”. Это был мир, в котором доктрины обоих мыслителей находились на подъеме в непосредственной связи с политическими событиями, которые сделали их такими.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев