Последний отчет о новых заявках на пособие по безработице был ужасным: безработица составила 4,4 миллиона, что на 100 000 больше, чем ожидали опрошенные экономисты. Количество заявок составило чуть менее 16 миллионов, что является абсолютным рекордом. По оценкам ведущих специалистов рынка труда, фактический уровень безработицы (о котором официально сообщается с отставанием) в настоящее время превышает 20 процентов — уровень, которого не было с самых мрачных дней Великой депрессии. Действительно, впервые со времен Великой депрессии все доходы от работы были уничтожены всего за несколько недель.

Что еще хуже, хотя официальный уровень безработицы, вероятно, не так высок, как это было в 1933 году (когда он составлял в среднем 24,9 процента), есть основания полагать, что наш рынок труда в настоящее время находится в худшем состоянии, чем он был на самом низком уровне Великой депрессии. Кроме того, если мы примем во внимание идеи австрийской теории капитала, мы сможем понять, почему кейнсианские надежды на быстрое выздоровление — и призывы к более длительному локдауну — ошибочны.

Чем нынешняя безработица хуже, чем во времена Великой депрессии

Во-первых, существует техническая причина, по которой официальные данные правительства по безработице за 1933 год вводят в заблуждение: в то время люди, которые работали на “рабочих местах”, финансируемых за счет правительственной помощи, считались безработными. (На мой взгляд, это было правильное суждение.) Если вместо этого мы будем использовать скорректированные цифры (согласно Дарби 1976 г.), то годовая безработица во время депрессии достигнет максимума в 22,5% в 1932 г. Другими словами, если мы посчитаем безработицу в 1930-е годы так, мы считаем ее сегодня, тогда, возможно, сегодняшний “официальный” показатель является худшим в истории США.

Однако, помимо этой технической проблемы, существует гораздо более фундаментальная разница между безработицей в начале 1930-х годов и сегодня: тогда люди, оставшиеся без работы, были уволены. Сегодня люди находятся взаперти, они искусственно лишены работы.

Это огромное различие. Когда в 1929 году после краха фондового рынка наступил экономический кризис, потребители ограничили свои расходы в соответствии со своими предпочтениями относительно того, что для них было наиболее важным. Некоторые предприятия полностью обанкротились — и это были те предприятия, которые были наименее важными, по мнению их клиентов.

В то же время, многие другие предприятия остались на плаву, но они сократили свою рабочую силу. Опять же, предприятия уволили наименее нужных по мнению менеджеров или владельцев работников.

Интуитивно понятно, что во время Великой депрессии и любой другой стандартной рецессии экономическая система сбрасывает те рабочие места, которые являются наименее важными, чтобы постепенно перераспределить работников в более важные ниши. Чем больше было сделано ошибочных инвестиций во время фазы бума, тем больше рабочих окажется в затруднительном положении, когда начнется кризис. Если принимать, как данность, что X процентов рабочих мест должно исчезнуть, то можно сказать, что рыночная экономика во время нормального спада теряет их по выбору потребителей, то есть в наиболее экономичных областях, что приводит к минимальному нарушению потока товаров и услуг.

В противоположность этому, сегодня основными критериями, по которым 20+ процентов нынешних работников потеряли свои рабочие места, являются (1) то, что они не работают в профессии, в которой можно работать удаленно, и (2) их не считают “существенными” правительственные чиновники. Естественно, что эти критерии даже близко не соответствуют экономическому способу перераспределения рабочей силы, когда увольнения основаны на точке зрения потребителей.

Аналогия с бюджетом домохозяйства

В предыдущем разделе я утверждал, что наше текущее разрушение рынка труда гораздо более значительно с экономической точки зрения, чем то, что наблюдалось во время Великой депрессии. Позвольте мне использовать аналогию, чтобы показать суть.

Предположим, что ваша семья была вынуждена сократить свои расходы на 25 процентов (это может быть совсем не гипотезой для многих несчастных читателей сейчас). Однако, есть два варианта для достижения этого результата. Согласно варианту № 1 взрослые в домохозяйстве должны решить, где они будут сокращать свои расходы, при условии, что они уменьшат общее количество на 25 процентов.

В варианте № 2, государственный чиновник извне — по согласованию с различными экспертами — вынуждает домохозяйство не только сократить расходы на 25 процентов, но и указывает, где именно это сокращение произойдет.

Какой вариант будет более обременительным? Явно № 2.

Точно так же, если принять за данность уровень безработицы выше 20 процентов, то гораздо предпочтительнее, если потребители и владельцы бизнеса смогут эффективно определять (посредством добровольных рыночных действий), какие именно рабочие будут уволены. Гораздо более разрушительной является наша нынешняя ситуация, когда рабочие, которые должны потерять работу, отбираются по технологическим критериям (т. е. может ли работа выполняться дистанционно) или посредством политического процесса.

Кейнсианцы игнорируют структуру капитала

Помимо важного различия между увольнениями и локдаунами, есть еще одна причина, по которой кейнсианские экономисты недооценивают разрушения, вызванные текущей политикой: кейнсианцы, как правило, не учитывают долгосрочной “структуры капитала” в своих моделях, как это делают австрийцы.

Например, рассмотрим этот твит Ларри Саммерса: Проблема здесь заключается в том, что Саммерс смотрит на вещи сквозь призму совокупного спроса: после финансового кризиса потребители и предприятия попытаются погасить задолженности, а это означает, что только правительственные вливания могут повысить общие расходы до уровня полной занятости (особенно если мы в ловушке ликвидности).

Саммерс считает, что после завершения локдауна весь “отложенный” потребительский спрос вернется, и вместе с ним все возвратится к нормальной жизни. Это будет выглядеть так, как будто люди возвращаются на работу в понедельник.

Тем не менее, Саммерс упускает из виду, что в экономике есть нечто большее, чем просто рабочая сила, которая идет на работу и производит товары, которые затем покупаются. Каждый из нас на своем рабочем месте использует всевозможные промежуточные товары, произведенные другими людьми в далеком или недавнем прошлом.

Выходные на Кейп-Коде, — это очень предсказуемое событие, и для него у нас достаточно запасов ( продукты питания, очищенный бензин и т. д.), чтобы мы могли добраться к месту отдыха. Аналогичным образом, если в определенном районе страны происходят пожары, землетрясения или торнадо, так что работники в этом регионе не могут добраться до работы несколько недель подряд, эта ситуация все равно остается управляемой, потому, что вся остальная экономика функционирует нормально.

Но в нашем нынешнем локдауне вся страна была принудительно лишена возможности вести бизнес как обычно. Чем дольше этот процесс продолжается, тем больше будет разрушаться наша сложная структура капитала. Плотники не могут вернуться к работе, если для них нет новых гвоздей.

Большинство штатов в настоящее время готовы начать поэтапное возвращение к работе в течение ближайшей недели или двух, поэтому, надеюсь, мы сможем предупредить распад, пока он не стал слишком опасным. Но те экономисты, которые утверждают, что мы должны продлить локдаун еще на несколько месяцев, и что мы можем использовать правительственные “расходы на помощь”, чтобы преодолеть трудности, совершенно не видят опасности такой политики.

Здоровье или ВВП

В заключение, позвольте мне упомянуть, что в нашей семье мы очень осторожно относимся к коронавирусу из-за медицинских показаний моей жены. Поэтому я не принимаю дилемму “ВВП или здоровье”.

На самом деле, с чисто эгоцентричной точки зрения я хочу, чтобы люди с низким уровнем риска покинули свои дома, чтобы они могли заразиться вирусом и (надеюсь, что) переболели в легкой форме, что снизит распространенность вируса в обществе. Это сделает его более безопасным для членов моей семьи, когда мы начнем осторожно выходить в мир после периода изоляции.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев