Эта статья – небольшой пример альтернативной истории. Я бы никогда не написал ее, если бы не одна случайность. Однажды, когда я просматривал журналы в нашей библиотеке в поисках нужной мне информации, я наткнулся на упоминание об «uchronie» в «Le Nouvel Observateur». Философ Чарльз Реновье выбрал это слово в качестве названия своего романа, написанного в 1857-1876 годах; это слово, образованное от греческих корней, означает «отсутствие времени». Он сконструировал это слово по тому же паттерну, который использовал Томас Мор, придумавший слово «утопия», которое буквально означает «отсутствие места». Утопия – это место, которого не существует; uchronia — это время, которого не было. По английски ахронианские работы называются также «что-если» историей (what-if history), или альтернативной, предположительной или контрфактуальной историей. «Ахрония» размышляет о том, что произошло бы, если бы вместо одних событий случились бы другие.

Такие работы делятся на две категории. Различие между ними нечеткое, но полезное. Работы первого рода, в отличие от фактической истории или стандартного исторического романа, являются чистой фантастикой. Это не спекуляции по поводу реальных событий; это истории, которые стоят отдельно от реальности. Хорошие примеры – «Звездные войны» и работы Толкиена. Другой пример – «Исландия», роман Остина Таппана Райта, опубликованный посмертно в 1942 году. Райт описывает события в стране на вымышленном континенте в Южном полушарии до Первой мировой войны. Люди Исландии, очень цивилизованные и продвинутые в философии и психологии, предпочитают действовать по старинке, они не используют железных дорог и большинство современных технологий, и строго ограничивают контакт с внешним миром. Автор постепенно вызывает у читателя (у меня, во всяком случае) симпатию к образу жизни и способу мышления исландцев.

«Взгляд назад» (1887) Эдварда Беллами представляет противоположное видение, являющееся взглядом назад лишь в ироническом смысле; он описывает процветающую и счастливую социалистическую утопию 2000 года. Эта ахрония действительно имела некоторое влияние в свое время, обращая многих читателей в социализм, поскольку они хотели жить в мире, описанном Беллами.

Менее четким примером первой категории ахронианских работ является «Адриан VII» (1904), любительская фантастика Фредерика Рольфа, самозваного барона Корво. Его герой – разочарованный несостоявшийся священник, которого зашедшая в тупик коллегия кардиналов неожиданно избирает папой и он становится вторым папой-англичанином в истории. Доброта Папы Адриана помогает избежать Первой мировой войны. Его поступки успешно разрешают главные политические конфликты в мире. Эта книга также имела реальное влияние. Необычность книги и ее автора вдохновила написание известного литературного расследования «The Quest for Corvo» (1934), в которой А. Саймонсописал, насколько странным был «барон».

Вторая (и моя любимая) категория ахронианской литературы – более близка к истории. Она касается реальных событий или обстоятельств, которые могли бы случиться. «Если или Переписанная история», под редакцией Дж.C. Сквайра(1931) представляет собой сборник альтернативно-исторических рассказов многих авторов. Филип Гедалла предполагает, что христианская реконкиста Испании каким-то образом не смогла поглотить мавританское королевство Гренады, которое сохранило влияние на международные дела в XX веке. Хендрик Виллем ван Лоон предположил, что голландцы удерживали Нью-Амстердам до тех пор, пока он не присоединился к Соединенным Штатам в 1841 году на исключительно либертарианских условиях. Андре Маруа предположил, что Людовик XVI был достаточно тверд, чтобы оставить на посту либерального министра финансов Тюрго до 1789 года (когда началась Французская революция в реальном мире), вместо того, чтобы уволить его в 1776 году. Хилэр Беллок предположил, что телега, которая блокировала путь Людовика, когда он пытался убежать из Франции в 1791 году, застряла, и он смог добраться до Варенны. Эмиль Людвиг задается вопросом, что было бы, если бы немецкий император Фридрих III, который был женат на дочери королевы Виктории и отличался либеральными взглядами, вместо того, чтобы умереть в 1888 году, просидев только 99 дней на престоле, выжил и оказывал свое умиротворяющее влияние на политику до 1914 года. Уинстон Черчилль делает двойной трюк: он пишет свой рассказ от имени историка, который живет в мире, в котором генерал Ли выиграл битву при Геттисберге. Этот вымышленный историк размышляет о том, что было бы, если бы Ли проиграл. Мильтон Уолдман предполагает, что Бут промахнулся, стреляя в Линкольна. Г.К.Честертон представляет, что было бы, если бы Дон Хуан Австрийский женился на Марии Стюарт; Гарольд Никольсон пишет о том, что Байрон стал царем Греции; а Герберт Фишер – что Наполеон бежал в Америку и стал процветающим плантатором. Сквайр, редактор, утверждает, что лорд Бэкон написал работы Шекспира и приводит доказательства этого.

Такие предположения не являются пустой игрой ума. Сравнение этих историй с тем, что произошло в действительности может углубить наше понимание реальной истории и экономической теории, психологии, политологии, международных отношений, военного дела, теологии, медицины и даже естественных наук, которые развивались благодаря действиям людей в прошлом. То, что для нас история, для них было неизвестным будущим. И каждый из нас, несомненно, делает выбор в своей собственной жизни совсем не так, как это описал бы его биограф. Биограф знает результаты этих действий; мы же этого не знаем.

Одна из разновидностей альтернативной истории мне не очень нравится. В ней, как, например, в сценарии мусульманской Гренады Филипа Гедаллы, авторы предполагают, что каким-то образом изменились главные тенденции которые вдруг оказались отличными от тех, что были в реальности. Что, если бы не исчезли динозавры или не развалилась бы Римская империя? Что, если бы Европа никогда не открыла Америку? Такие предположения неудовлетворительны, поскольку они фокусируются на общих рамках истории, а не на конкретных событиях, которые, возможно, казались неважными сами по себе, но имели серьезные последствия (например, что-то, что могло бы позволить Гренаде выжить при Реконкисте). Кроме того, когда те или иные исторические события или их отсутствие просто используются для построения чисто фантастического сюжета, как в случае воображаемых подвигов Наполеона в Новом Свете, это выглядит, как отказ от самого духа жанра альтернативной истории.

Различия между тем, что произошло, и тем, что могло бы произойти, иногда состоят не просто в замене одного факта другим, а в цепочке событий, выраженной «эффектом домино». Некоторые из них могут особенно заинтересовать либертарианцев. Что было бы, если бы можно было избежать гражданской войны, и, как следствие, господства федерального правительства в денежной системе? Что, если бы Федеральная резервная система никогда не была создана? Что, если бы канцлер казначейства Уинстон Черчилль прислушался в 1925 году к предупреждениям о том, что нельзя возвращаться к золотому стандарту в нежизнеспособном довоенном паритете? Что, если бы (как предполагали Милтон Фридман и Анна Шварц) Бенджамин Стронг, управляющий Федеральным резервным банком Нью-Йорка, доминирующая фигура в Федеральной резервной системе и лучший интуитивный экономист, чем большинство его коллег, не умер преждевременно в 1928 году? Что, если бы Гарри Ганнисон Браун или Ирвинг Фишер возглавили Систему, или, что если бы к их советам прислушались в 1929 году? Смогла бы тогда обычная рецессия превратиться в Великую депрессию, создавая возможности как для Нового курса, так и для Гитлера? Думаю, нет.

Мы можем предполагать и далее. Что, если бы выстрел Джузеппе Дзангары в избранного президента Рузвельта в феврале 1933 года не убил мэра Чикаго Чермака? Что, если бы Соединенные Штаты не приняли программу скупки серебра в 1930-х годах, которая удовлетворила интересы лоббистских групп внутри США, но разрушила монетарную систему Китая и тем самым увеличила шансы коммунистов? Что, если бы фон Папен и его сподвижники в начале 1933 года не рассчитывали на то, что смогут управлять Гитлером, и не поддержали бы его кандидатуру на пост канцлера? Что, если бы Гитлер решил завоевать Англию в 1940-1941 годах, прежде, чем заняться Россией? Что, если бы серьезно больной Рузвельт умер до начала ялтинской конференции в феврале 1945 года, или даже раньше, в то время как Генри Уоллес был вице-президентом (который стал бы в этом случае президентом — прим. ред.)? Что, если бы Гитлер погиб в результате почти успешной попытки его убийства в 1944 году? Что, если бы Ли Харви Освальд оказался плохим стрелком в Далласе в 1963 году? Как бы развивались события в стране, если бы Джеральд Форд не помиловал бы Ричарда Никсона? Или к чему привел бы отказ Никсона от помилования? Что, если бы голосование во Флориде в 2000 году пошло по другому, и не было бы ошибок и случайных голосов за Пэта Бьюкенена? Администрация Гора была бы катастрофой, но отличной от той катастрофы, которую принес нам Буш. И будет ли нынешний финансовый кризис менее или более жестким от того, что спасение Long Term Capital Management (компания, обанкротившаяся в 1998 году, - прим. ред.) организованное Федеральным резервом в 1998 году, как и других институтов до и после этого ухудшило дилемму морального риска?

Конечно, история имеет свои детерминированные аспекты, на это делала упор технология Маркса. Но существование вероятности того, что события будут развиваться тем или иным путем сильно уменьшает детерминизм. Предположим, что Понтий Пилат спас Иисуса Христа, предупредив тем самым его распятие и историю воскрешения. Неужели Иисус в этом случае все еще был бы центром доминирующей религии большей части западного мира? Или он остался бы странствующим проповедником, иногда упоминаемым в истории религии? Будет ли в таком случае одна из религий Восточного Средиземноморья доминировать вместо христианства?

Рассмотрим эпизод британской истории. У королевы Анны было 18 детей, считая выкидыши и мертворожденных. Если бы более качественная медицинская помощь сумела спасти хотя бы одного из этих потенциальных наследников, после смерти Анны в 1714 году, протестанты из семьи Стюартов (католики были бы неправомочны по закону), унаследовали бы британскую корону. Но Анна умерла, не оставив протестантского наследника Стюарта, поэтому корона перешла в отдаленно родственный дом Ганновера. Ганноверцы имели совершенно отличные интересы и политические традиции. Именно при них англичане разработали то, что стало типичной современной партийно-премьер-министерской системой. Была бы она такой же при царствовании Стюарта?

Здесь мы размышляем о возможном потенциале людей и действий, которые мы можем идентифицировать. Но что насчет множества событий, которые так никогда и не произошли? Если бы не случайная ранняя смерть, сколько мужчин и женщин выжили бы и изменили бы ход культурной и политической истории? Это тема «Элегии на сельском кладбище» Грея:

Perhaps in this neglected spot is laid

Some heart once pregnant with celestial fire,

Hands that the rod of empire might have swayed,

Or waked to ecstasy the living lyre.

(Ах! может быть под сей могилою таится

 Прах сердца нежного, умевшего любить,

 И гробожитель - червь в сухой главе гнездится,

 Рожденной быть в венце иль мыслями парить!

перевод В.А. Жуковского)

В этом месте наши предположения натыкаются на недостаток знаний. Но достоверные события также часто не являются объектами для плодотворных предположений. Войны – плохой материал для ахронии, особенно если у одной из сторон значительное преимущество. Они становятся более интересными, если детали событий могут легко измениться. «Полцарства за коня!» – восклицает Ричард III Шекспира на Босуортском поле (напомним, что эта фраза, в русском переводе ставшая поговоркой, в оригинале звучит как my kingdom for a horse!, то есть, Ричард готов отдать все королевство, а не половину, - прим. ред.). Для меня более интересными, чем битвы, которые могли бы пойти любым путем, являются войны, которые могли пойти любым путем – в том смысле, что их можно было бы избежать.

Если бы американские ястребы не раздули бы скандал со взрывом броненосца «Мейн» в гавани Гаваны в 1898 году, Испания, возможно, осталась бы мировой державой а Соединенные Штаты не получили бы тяжелого колониального и геополитического бремени (взрыв «Мейн» был истолкован как диверсия испанцев и стал поводом для объявления войны, позже выяснилось, что диверсии не было, причиной взрыва была детонация боеприпасов, - прим.ред.). Предположим, что горячие головы были менее влиятельными в Чарльстоне в апреле 1861 года, или что Джефферсон Дэвис сдерживал их. Конфедераты могли быть более терпеливыми, и не поддаться провокационному ходу Линкольна, который послал продовольствие в Форт Самтер (описывается эпизод, положивший начало Гражданской войне в США, когда на территории отделившейся Южной Каролины остался форт с гарнизоном армии США, т. е., будущих «северян», - прим.ред). Если бы они не обстреляли форт, Линкольн не смог бы раздуть военную истерию на Севере. Как несколько месяцев или даже лет пребывания гарнизона Союза в гавани Чарлстона могли повлиять на независимость Конфедерации, до тех пор процветавщую? В конце концов, гарнизону было позволено покупать припасы в Чарлстоне даже после отделения (Южной Каролины, - прим. ред.). Ни одна из сторон не ожидала четырехлетнего трагического кровопролития. Вопрос о рабстве, возможно, был бы разрешен с гораздо меньшими затратами для обеих сторон.

Франция в 1870 году является примером непринятия «да» (согласия) как ответа. Испанское временное правительство пригласило князя Гогенцоллернов стать новым королем страны. Правительство французского императора Наполеона III возразило; и немецкий князь, член тогдашнего правящего дома Пруссии, ушел. События могли легко остановиться на этом, но они этого не сделали. Не довольствуясь дипломатическим триумфом, французское министерство иностранных дел попыталось еще больше унизить пруссаков. Оно поручил французскому послу подойти к королю Пруссии Вильгельму I на отдыхе и заставить подписать письменное подтверждение того, что такая кандидатура не будет больше никогда предложена.

Король вежливо отказался. Бисмарк, прусский премьер-министр, отредактировал сообщение короля об этом эпизоде таким образом, чтобы создать впечатление у французов, будто король оскорбил их посла, а у пруссаков, что посол был невежлив с королем. Императрица Франции Евгения, главный военный ястреб, ожидала, что эта дипломатическая победа еще больше укрепит наполеоновскую династию. Поэтому французы с энтузиазмом позволили себя обмануть, объявив войну Пруссии, хотя они были в военном отношении неподготовленными и не имели даже адекватных карт вероятных театров военных действий. Наполеон III потерял свой трон, Бонапартистская вторая империя рухнула, Франция потеряла Эльзас-Лотарингию, реваншизм стал политической силой во Франции, и возникла опасность новой войны. Что произошло бы, если во французском правительстве преобладали бы трезвые умы? Что, если бы испанцы сначала пригласили в короли не немца?

Конец Второй Империи оказался в воле случая. Таким же было и ее начало. Луи-Наполеон Бонапарт, как он тогда был известен, устроил неожиданный государственный переворот 2 декабря 1851 года. Срок его полномочий в качестве президента республики скоро истекал, и конституция запрещала его переизбрание. Тогда он просто захватил власть. Но его переворот, возможно, провалился бы, а вместе с ним изменился бы и ход событий, которые привели Францию ​​и Германию к войнам 1870 и 1914 годов.

Великая война была трагическим и ненужным поворотным моментом истории. Подумайте о ее последствиях – экономических, политических, военных и психологических. В 1914 году никто не хотел и не предвидел такой долгой и кровавой войны. Хотя сложная сеть альянсов (в которых состояли европейские государства, — прим. ред.) представляла угрозу (то есть, в случае войны ее участниками оказывалось бы сразу много стран, - прим. ред.) никто не мог предсказать, что события примут такой масштаб. Война не закончились перемирием 1918 года. Вторая мировая война во многом явилась следствием и продолжением первой. Одной из причинно-следственных связей был тот факт, что поражение Германии и последующий Версальский договор дали Гитлеру материал для внутренней пропаганды. Но что, если бы в Версале возобладало мнение не наказывать Германию так жестоко? Или что, если бы Великобритания и Франция решительно действовали вместе, когда Гитлер впервые нарушил договор в 1934-1936 годах?

Роковая дата 28 июня 1914 года – день, когда австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в Сараево и начал подниматься занавес мирового конфликта 1914-1918 и 1939-1945 годов – привела меня вместе с юным сыном моего друга, который сопровождал меня на конференцию в Италии, в Сараево. Там мы увидели место, где стоял Гаврило Принцип, стреляя во Франца Фердинанда – недалеко от здания, на котором теперь висит хвалебная мемориальная доска и в котором теперь открыт музей. Я подумал: «Что, если бы машина эрцгерцога не сделала роковой ошибочный поворот? Что, если бы Принцип промахнулся, хотя бы даже на дюйм? Ведь в тот же самый день эрцгерцога уже пытались убить и попытка провалилась. Возможно, эта тоже провалилось бы».

Тем не менее, убийство само по себе не сделало войну неизбежной. Подозревая сербское соучастие, Австро-Венгрия отправила Сербии ультиматум, требующий серьезных уступок: Сербия должна была сотрудничать в расследовании убийства и подавлять дальнейшую террористическую агитацию. Сербия неожиданно согласилась; но Австро-Венгрия, не желая (как и Франция в 1870 году) принять «почти-да» как ответ, начала войну, а ее членство в военных союзах подпитывало это решение. Что, если бы Австро-Венгрия была удовлетворена «почти-да», или если бы Сербия полностью подчинилась?

Помимо вопросов, которые она поднимает, гипотетическая история может способствовать пониманию самого себя, а также роли других людей и роли случая в человеческих взаимоотношениях. Когда я учился в средней школе, я купил учебник «Hugo’s Spanish Simplified” и несколько дешевых книг издательства Haldeman-Julius о религии и международном языке эсперанто. Под влиянием мисс Коннор, учителя истории, я обратился к экономике Генри Джорджа и к книгам об итальянской истории. Эти маленькие эпизоды повлияли на мою более позднюю жизнь непредвиденным образом. Мисс Коннор была тем, что мы теперь называем откровенным лево-либералом; тем не менее, она была добросовестным и вдохновляющим учителем. Без ее влияния я, возможно, не получил бы специальность экономиста в колледже и не стал бы PhD по экономике. А маленькие книги Haldeman-Julius пробудили мой интерес к религии и языку эсперанто, которые обсуждались в Liberty (октябрь 2007 года и январь / февраль 2008 года).

Возможно, случайным, но значительным было влияние учебника испанского Hugo. Я изучал испанский язык совершенно самостоятельно. В Университете Оберн я присоединился к «Друзьям Гватемалы», еженедельной испанской разговорной группе, происхождения названия которой никто не мог вспомнить. Все, кроме двух членов нашей группы, вскоре отпали, но мы с Луисом Допико продолжали занятия, и, в конце концов, практиковались в испанском разговорном за ужином раз в неделю. Я посетил его однажды в его родном городе в Испании. Сейчас он живет в Северной Каролине и имеет двойное гражданство. Я разговариваю с ним по телефону по-испански примерно в течение часа почти каждое воскресенье, а затем около 15 минут на английском с его женой Стефани Крофтон. Если бы я не выучил испанский язык по книге Hugo, я бы никогда не имел таких близких дружеских отношений. Это яркий пример микростохастического события – случайности в очень малом масштабе – с серьезными последствиями для меня.

А что, если бы я потерпел неудачу, как и некоторые мои коллеги, в изучении японского языка во время войны? Что, если бы я последовал (плохому) совету моего отца, который предлагал, поскольку я потерял три года в армии, не возвращаться в колледж, а заняться бизнесом? Что, если бы я не нашел книги Людвига фон Мизеса в библиотеке Оберлинского колледжа и книги Вильгельма Рёпке в книжном магазине в Нью-Йорке, работы, которые сильно повлияли на мое понимание экономики и либертарианства или квази-либертарианства? Что, если бы я выбрал «проблему инноваций при социализме» в качестве темы моей диссертации в 1950-1952 гг. вместо темы «определение свободно колеблющихся курсов валют», которую я выбрал? (я знаю, что было бы трудно найти информацию об инновациях при социализме).

Что, если бы я не преподавал в Техасском университете A & M в течение года, и в Университете штата Мэриленд в течение пяти лет, встретив несколько близких друзей в этих двух школах? Год Европейской программы в Мэриленде произошел в самое подходящее время в моей жизни. Что, если бы моя статья не привлекла бы внимания, и мне бы не пришло приглашение переехать в Университет Вирджинии в 1957 году? Мое участие в программе Института гуманитарных исследований летом 1981 года, привело к тому, что я смог поработать с именитым академическим сотрудником Робертом Гринфилдом. В 1984 году идея купить большой дом с большой ипотекой в ​​качестве хеджирования инфляции помогла принять мне мучительное решение о переходе из Вирджинии в университет Оберна. (Да, не только инфляция, но и незнание о ней может нарушить личное планирование.) Спекуляции не только об эпизодах в мировой истории, но и о поворотах в одной жизни могут стать темой оживленной, но серьезной беседы – с другими и с самим собой.

Я приберег напоследок пример ахронии, который по двум причинам является моим любимым. Я придумал его сам, как и многие из приведенных выше примеров. Что еще более важно, это экстремальный пример своего рода; возможно, он даже соотносится с философским вопросом о свободной воле и детерминизме. Предположим, что в 1818 году королева Виктория была бы мужчиной, а не женщиной. Ее (или его) пол был несомненно микростохастическим событием. Однако, в случае, если бы вместо Виктории был бы мужчина, короны Великобритании и Ганновера оставались бы объединенными после смерти дяди Виктории Уильяма IV в 1837 году. Женщины могли преуспеть на престоле Британии, но средневековое саллическое право исключало всех женщин из списка претендентов на трон Ганновера, до тех пор, пока не будут найдены все наследники мужского пола. В результате, дядя Виктории Эрнест Август стал королем Ганновера, отделив короны друг от друга.

Но если бы новый монарх Британии был мужчиной, он также был бы королем Ганновера. Королевство в сердце северной Германии, объединенное одним и тем же англоязычным монархом с британским образованием с Великобританией, сильно затруднило бы усилия Бисмарка по объединению Германии. Семинедельная война 1866 года (Пруссия против Австрии), имевшая на заднем плане войну Пруссии и Австрии 1864 года против Дании за Шлезвиг-Гольштейн, возможно, никогда не состоялась бы. В реальности, ( в которой британский трон занимала Виктория, - прим. ред.) Ганновер, союзник побежденной Австрии, утратил свою независимость в 1866 году и был поглощен Пруссией. Без концепции Виктории как женщины, войны 1866 и 1870-1871 годов, создание Германской империи, Первая мировая война и большевистская революция 1917 года, возможно, никогда не произошли бы, по крайней мере, не в то время и не так, как они произошли. Разве наша жизнь была бы другой? Трудно возразить.

Небольшие случайные события действительно могут повлиять на историю. Так ахрония становится реальностью.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев