Прощальная речь президента Дуайта Д. Эйзенхауэра перед нацией в январе 1961 года, известна, в основном, потому, что в ней впервые было использовано понятие “военно-промышленный комплекс”. Эйзенхауэр писал:

Такое сочетание огромного военного ведомства и крупной промышленности по производству вооружений является новым в американском опыте. Их общее влияние — экономическое, политическое, даже духовное — ощущается в каждом городе, в каждом доме, в каждом офисе федерального правительства. Мы признаем настоятельную необходимость такого развития. Однако мы не должны забывать о его серьезных последствиях. Здесь задействованы наш труд, ресурсы и средства к существованию; затронута и сама структура нашего общества.

В правительственных советах мы должны опасаться получения военно-промышленным комплексом необоснованного влияния, желаемого или нежелаемого. Потенциал для катастрофического роста неуместной власти существует и будет существовать.

Не будет преуменьшением сказать, что предупреждение Эйзенхауэра не было услышано. И, конечно, оно оказалось пророческим. Бесконечные военные операции вооруженных сил США по всему миру на протяжении последних пятидесяти лет являются доказательством того, что президент был прав. Однако в речи содержалось еще одно предупреждение о роли науки и ученых в нашем обществе, которое также осталось неуслышанным:

Причиной радикальных изменений в нашем военно-промышленном положении последних десятилетий в значительной степени является технологическая революция.

Центральное место в этой революции занимают исследования; они становятся более формализованными, сложными и дорогостоящими. Постоянно растущая доля исследований проводится для федерального правительства, им самим или по его указанию.

Сегодня одинокого изобретателя, возившегося в своей мастерской, заменили целевые группы ученых в лабораториях и на испытательных полигонах. Свободный университет исторически является источником идей и научных открытий, но его тоже коснулась революция в проведении исследований. Отчасти из-за огромных затрат, связанных с исследованиями, государственный контракт становится практически заменой интеллектуальному любопытству. На каждую старую классную доску теперь приходится сотни новых электронных компьютеров.

Перспектива зависимости ученых страны от федеральной занятости, государственного распределения проектов и денег постоянно существует и требует серьезного отношения. Однако, относясь, как и положено, с уважением к научным исследованиям и открытиям, мы также должны быть бдительны к равной и противоположной опасности того, что государственная политика может сама оказаться в плену у научно-технологической элиты". (курсив автора)

Можно сказать, что Эйзенхауэр описывал здесь “теорию захвата” задолго до того, как она попала в экономические журналы. Сегодня к власти пришла “научно-техническая элита”, которой опасался Эйзенхауэр и слияние науки и политики оказалось катастрофическим для нашей повседневной жизни.

Другая речь, недавно произнесенная президентом Института Мизеса Джеффом Дейстом в Институте Рона Пола, не имеет такой славы, как речь Эйзенхауэра, но она не менее важна для понимания того, как эта элита, от пожизненных медицинских бюрократов вроде Энтони Фаучи до технологических миллиардеров, стремящихся переделать мир с помощью принуждения, использует науку не для просвещения, а для запутывания и дезинформации ради продвижения опасной политики. Он пишет:

И мы все еще живем с этим [COVID-19]. У нас до сих пор нет окончательных ответов на эти простые вопросы:

Действительно ли маски работают?

Действительно ли детям нужны маски? В качестве отступления наш большой друг Ричард Райдер сообщает, что округ Сан-Диего с населением 3,3 миллиона человек закрыл свои государственные школы на год, из-за того, что умер один ученик

• Существует ли бессимптомное распространение?

• Живет ли вирус на поверхностях?

• Как долго сохраняется иммунитет после болезни?

• Сколько вакцин нужно сделать, чтобы быть “полностью” привитым? Сколько ревакцинаций? Ежегодно?

• Не являются ли дельта и другие варианты просто предсказуемой эволюцией любого вируса? Как мы определяем “случай” или инфекцию, если у кого-то нет симптомов и он чувствует себя хорошо?

• Можно ли действительно искоренить ковид, как полиомиелит? Если да, то почему мы до сих пор не искоренили грипп?

И так далее. Мы никогда не получаем четких ответов, а только туман.

Это далеко не те вопросы, на которые не может быть ответов, но поскольку ковид-19 стал политической болезнью, политические аспекты превалируют здесь над медицинскими и научными, по той простой причине, что мистификация и запутывание оказываются политически полезными. Другими словами, политика в конечном итоге подавляет науку и когда политика выходит на первый план, наука исчезает и заменяется чем-то вроде лысенковщины.

Большая часть вины за нынешнее разложение — никакое другое слово здесь не подходит — науки политикой лежит на экологизме, и в качестве доказательства этого я обычно привожу историю с кислотными дождями. Большинство читателей, вероятно, не знакомы с этой темой. Сорок лет назад это был настоящий экологический кризис. Защитники окружающей среды и их союзники из СМИ верили, что наступает армагеддон. Как я писал в статье, опубликованной в журнале Reason в 1992 году:

В конце 1970-х гг. ученые в США, Канаде и Скандинавии были встревожены сильным ухудшением состояния окружающей среды, вызванным, по их мнению, дождями с диоксидом серы, причиной которых была деятельность угольных электростанций. СМИ публиковали сотни апокалиптических статей, таких как “Бич с неба” (Reader’s Digest), “Теперь даже дождь опасен” (International Wildlife), “Кислота с неба” (Time) или “Дождь ужаса” (Field and Stream).

В 1980 году EPA [Агентство по охране окружающей среды] заявило, что кислотные дожди закислили озера на северо-востоке США в сто раз с 1940 года, а Национальная академия наук предсказала “водную безмолвную весну” (“Безмолвная весна” — книга Рейчел Карсон, одна из первых алармистских книг, — прим. ред.) к 1990 году. В 1981 году EPA заявила, что к 1990 году количество кислотных озер в стране увеличится более чем в два раза.

По мере того, как в новостях появлялось все больше сообщений об этой новой смертельной угрозе, администрация Джимми Картера убедила Конгресс профинансировать научное исследование кислотных дождей, предполагая, что полученные результаты быстро подтвердят необходимость более жесткого экологического регулирования угольных электростанций. Однако вновь избранный Рональд Рейган расширил картеровскую Национальную программу оценки кислотных осадков (NAPAP) до полномасштабного исследования, которому было поручено всесторонне изучить проблему и предложить решения. Это было последнее исследование такого рода.

Проблема, которая так волновала законодателей и защитников окружающей среды, состояла в массовом закислении озер и ручьев в горах Адирондак, и беглый взгляд, казалось, указывал на то, что их опасения реальны. На рубеже двадцатого века большинство из этих кислых озер (рН-фактор около 5,0), лишенных водной жизни, были любимыми местами рыбалки президента Теодора Рузвельта, который был известен своей любовью к природе. Восемь десятилетий спустя они, по сути, стали мертвыми озерами, и виновником этого должны были стать кислотные дожди.

Однако, оказалось, что кислотные осадки не были причиной кислотности озер. Конечно, это кажется контринтуитивным. В конце концов, если дождь имеет низкий pH-фактор и попадает в водоем, разве он не влияет на кислотность озера? Эта точка зрения считалась позицией по умолчанию, и мало кто верил, что ее можно оспорить.

Однако именно это и произошло, когда ученые получили возможность проводить свои исследования и полевые работы без политического вмешательства, по крайней мере, некоторое время. В 1983 году один из исследователей, почвовед по имени Эд Круг, и его соавтор опубликовали в журнале Science статью, которая не только бросила вызов статус-кво, но и положила ему конец. Их собственные исследования, а также исследования ученых из Скандинавии, где кислотные дожди якобы также разрушали озера, показали, что большое значение имеют исторические особенности землепользования в водосборных бассейнах озер, а также показали, что большая часть природных элементов — даже голые скалы — эффективно буферизируют дожди с низким уровнем pH и практически нейтрализуют их еще до того, как они достигнут озер, ручьев и рек.

По мнению Круга и других исследователей, причиной того, что многие озера превратились из мест обитания водных организмов в относительно стерильные, было не появление кислотных осадков, а то, как люди использовали землю в водосборных бассейнах озер на протяжении веков. В эпохи, когда землепользование включало подсечно-огневое земледелие, почвенные стоки были относительно щелочными, что позволяло озерам поддерживать жизнь.

Однако по мере того, как водоразделы возвращались к более естественному использованию, особенно в горах Адирондак, которые переходили в категорию территорий “Forever Wild”, почва становилась все более кислой, как и озера, принимавшие стоки. При этом, как выяснили ученые NAPAP, наибольшая концентрация кислых озер была обнаружена не в Адирондакских горах, где дожди относительно кислые, а в северной и центральной Флориде, где кислые дожди вообще не выпадают.

По мере углубления исследования исторических моделей землепользования в Адирондакском регионе ученые, используя образцы керна со дна озер, обнаружили, что эти озера были естественно кислыми задолго до появления европейцев на севере штата Нью-Йорк. В своей статье “Рыбная история” для издания Policy Review Фонда “Наследие” Круг написал, что слово “адирондак” — это термин коренных американцев, означающий “пожиратель коры”. Об этом писала газета The Irish Times:

Ситуация оказалась гораздо сложнее, чем предполагалось. Кислотность озера определяется как кислотностью местной почвы и растительности, так и кислотными дождями. Во многих озерах на северо-востоке Америки, умерших в 1980-х годах, в 1900 году было много рыбы. Экологи предполагали, что выбросы двуокиси серы в 20-м веке задушили эти озера кислотными дождями. Но NAPAP показала, что многие из этих озер были кислыми и безрыбными еще до заселения Америки европейцами. Рыба стала лучше выживать в этих озерах около 1900 года, потому что в этом районе проводились масштабные вырубки леса. По мере удаления кислой растительности почва становилась более щелочной, что уменьшало поступление кислоты в озера и делало воду благоприятной для рыбы. Вырубка леса прекратилась в 1915 году, кислые почвы и растительность вернулись, и озера снова стали кислыми. Исследование также показало, что во многих случаях леса погибали из-за насекомых или засухи, а не из-за кислотных дождей.

И далее:

NAPAP представила отчет в 1990 году. Выводы были взрывоопасными: во-первых, кислотные дожди не нанесли ущерба лесам или сельскохозяйственным культурам в США и Канаде; во-вторых, кислотные дожди не оказали заметного влияния на здоровье человека; в-третьих, лишь небольшое количество озер было закислено кислотными дождями, и их можно восстановить, добавив в воду известь. В общем, кислотные дожди были неприятностью, а не катастрофой.

Если вы думаете, что это хорошая новость (апокалипсиса не будет!), подумайте еще раз. Irish Times продолжает:

Выводы NAPAP не были встречены с одобрением властями предержащими, многие из которых поставили свою репутацию на предстоящий закон о чистом воздухе, требующий резкого сокращения выбросов диоксида серы. NAPAP был проигнорирован.

Более того, демократы в Конгрессе обвинили команду NAPAP в “политизации” своих исследований, как будто три тысячи ученых, придерживающихся различных политических убеждений, обязательно должны маршировать в ногу с желаниями Рональда Рейгана. Когда администрация президента Картера впервые создала NAPAP, казалось, что основной целью исследования было подтверждение того, что “все уже знали” о кислотных дождях. Однако после того, как администрация Рейгана расширила исследовательскую миссию организации, исследования потеряли популярность, поскольку полученные результаты не соответствовали экологическим представлениям.

В итоге ученые были осуждены за то, что не политизировали свои исследования, и этот урок не прошел даром. Агентство по охране окружающей среды США преследовало Круга, затрудняя его дальнейшую научную карьеру, о чем я рассказал в своей статье “Причина”. Другой ученый, связанный с программой NAPAP, сказал мне, что EPA и защитники окружающей среды больше никогда не будут проводить подобные исследования. Он сказал мне, когда я брал у него интервью в 1991 году: “Для глобального потепления не существует NAPAP”.

Мы помним речь Эйзенхауэра в основном из-за его пророческих слов о “военно-промышленном комплексе”. Однако то, что он сказал о коррупции в научных исследованиях под влиянием правительства, было не менее пророческим. Большая часть того, что мы называем “наукой” — от университетских факультетов, исследовательских лабораторий до научных журналов, исследований, которые когда-то были основаны на применении теорий и данных для достижения выводов, которые должны были быть “открыты”, а не предопределены, сегодня является коррумпированным и мошенническим.

Более того, наука, насколько это возможно, должна быть меритократией, в которой образование, способности, проницательность и упорство определяли успех ученого. Сегодня успех в большей степени зависит от способности продвигать прогрессивистские нарративы, а вход в исследовательские области все чаще определяется полом, этнической принадлежностью и другими характеристиками, не имеющими ничего общего со способностью вести научный поиск.

Такие ситуации ничем хорошим не заканчиваются, поскольку большая часть политики основана на лжи и подтасовке результатов в угоду прогрессивным политическим избирателям. Прогрессисты уже доказали свою деструктивность в управлении, теперь они разрушают науку и научное исследование. Ничто из того, к чему прикасаются прогрессисты, не остается незапятнанным.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев